Распутье
Шрифт:
– Ладно, не гони. До Питера еще далеко. А потом, мы все с нашей тайги Уссурийской. Как тебя бросить? Как быть без тебя? Пока дойдем до Питера, может, и твои думки станут другими.
22 августа бережновцы были взяты конниками Корнилова. Генерал сурово посмотрел на замызганных кавалеристов, спросил:
– Чьи и откуда?
– Георгиевские кавалеры! Ушли из обольшевиченной дивизии генерала Хахангдокова. Идем на Питер, чтобы сбросить власть большевиков.
Генерал Корнилов чуть заметно улыбнулся. Он-то знал, что там за власть и какие сидят у власти большевики.
– Похвально. Генерала Хахангдокова знаю лично. Не похоже на него, что он стал большевиком. Но все может быть. Его «дикая дивизия» снискала добрую славу, орудуя за линией фронта. Хорошо, поручик, направьте гвардейцев в полк полковника Иванова. – Генерал нахмурился. – А кто может подтвердить, что вы не дезертиры? – в упор посмотрел на Устина осоловелыми глазами Корнилов. – Что эти кресты не сняты вами с убитых солдат?
– Если это степной полковник Иванов, то мы с ним лично знакомы. Участвовали в нескольких боях за линией фронта, – ответил Бережнов.
– Да, это он. Поручик, пригласите полковника. Если он не опознает вас, то буду вынужден расстрелять как дезертиров. Вы согласны? – снова пристально посмотрел на кавалеров подозрительный генерал.
– Так точно, согласны! – гаркнули кавалеры.
Устин вспомнил, как однажды три батальона полковника Иванова навалились на братающихся и порубили своих и чужих. Да, эти головорезы будут куда страшнее головорезов генерала Хахангдокова.
В блиндаж генерала вошел полковник Иванов. Резкий в движениях, с пристальным взглядом, метнул глазами на оборванных кавалеристов. Затем отдельно на Устина и, не обращая внимания на генерала, закричал:
– Прапорщик Бережнов! Вот так встреча! Какими судьбами? А ты не большевик? Нет, нет. Герой дивизии, гроза германцев не может быть большевиком. Мужик, а воюет за генерала. Господин генерал, этот герой однажды спас меня в бою. С вашего позволения, я беру этих гвардейцев в свой полк.
– Берите. Прощайте, господа георгиевские кавалеры, за вас поручился боевой полковник.
– Слушай, Бережнов, у меня в полку полный развал с командирами, не примешь ли ты один из каввзводов?
– Как прикажете.
– Почему ушел от Ширяева, Хахангдокова?
– Надоело мне воевать за этого полудурка Керенского. А когда я выступил против него, то меня приказали расстрелять.
– И это позволил генерал Хахангдоков?
– Может быть, он бы и не позволил, но на этом настоял комиссар Керенского, – не вдаваясь в подробности ответил Бережнов.
– Молодец! Рванём на Питер и сметем эту свору: и Керенского, и большевиков. Чин?
– Штабс-капитан, Туранов – прапор. Ромашка – вахмистр.
– Прекрасно. Пока взвод, а потом посмотрим.
Так Устин Бережнов оказался в полку Иванова.
20
Кавкорпус вступил в бои с красногвардейцами. И здесь Устин четко уяснил, после чего даже растерялся, что корниловский мятеж обречен на полный провал. Кавалеристы, даже казаки из уфимцев, головорезы «дикой дивизии», и то дрались неохотно, не говоря уже про полк Иванова. Зато красногвардейцы дрались насмерть, до последнего патрона. А когда выходил последний патрон, шли на конницу со штыками. И конники отступали. Большинство солдат осознавали, что война эта затеяна, чтобы посадить на трон ненавистного царя и его двор, а они бы подперли тот трон своими клинками, штыками. Да и большевики не дремали, они просачивались в части Корнилова и разлагали их изнутри.
А мир тесен. Во взводе Бережнова оказалось два перебежчика. Это были Макар Сонин и Евлампий Хомин. Ни тот, ни другой не знали, что могут встретить здесь Устина. Он должен был бы быть на фронте. Перебежчиков приняли, даже дали коней. Они тут же начали раскрывать глаза корниловцам. На привале после злого боя Макар Сонин рассуждал о политике:
– Задумка Корнилова проста: он хочет отдать немцам Питер и Ригу. Открыть фронт, а когда германцы захватят эти города, то ихними же руками задушить революцию, пустить в распыл и большевиков, и Керенского с его дурацким правительством, вообще всех, кто за революцию. Залить кровью нашу Россию. А там снова царь, буржуи, помещики – те, кому жаль потерять свое золото. А мы лей кровь ради того золота!
Устин Бережнов дремал в палатке. Услышал знакомый голос, проснулся.
– Неужели мы, русские мужики, снова посадим на трон царя? Это же противно нашему разуму. Изгнил тот трон и сам царь. Надо ставить новую Россию. Только новую.
– А ты кто? Кто вы оба, большевики или еще кто?
– Мы просто русские мужики. До большевиков не добрали, господин вахмистр.
– Хэ, дык ить знакомец. Помнишь, приходил в наш батальон и гремел за братание, чтобы не оставляли фронт? Я Ромашка. Мы здесь с Устином Бережновым.
Макар Сонин поперхнулся, чуть подался назад.
– Веди к Устину Степановичу, говорить будем.
– В палатку? Идем.
Устин с презрительной улыбкой встретил друзей.
– Ну что, господа большевики, садитесь, рассказывайте как и что.
– Тебе, Устин, везде мерещатся большевики. Ночами еще не снятся? – спросил Макар. Евлампий, как всегда, стоял за спиной. Верный телохранитель.
– Ты большевик или нет?
– Просто человек, а раз думающий – значит, большевик. У вас все, кто за правое дело, большевики. Тех к стенке. Давай начистоту: ты видел, как дерутся большевики, то бишь наши красногвардейцы. Теперь сравни, как дерутся ваши корниловцы. Почему они дерутся плохо? А потому, что чуют свою неправоту. Знают, что это за власть, а ежели вы победите, то другая власть пойдет на все ухищрения, преступления, чтобы удержаться на бровке.
И это была голая правда. Ее видел Устин, понимал Устин. Народ и армия явно не хотели видеть царя на престоле. Они, даже солдаты из богачей, не очень-то жаловали помещиков. Страшились, что, сядь царь снова на престол, все останется по-старому. А старинка уже оскомину набила. Более того, снова продолжение войны. А уж война-то так обрыдла, что и не обсказать.
– И всё же ты, Макар, большевик.
– Как тебе ответить? Душой будто бы большевик, но не все приняла от большевиков душа. Большевик – это значит все забыть, все отдать и жить думами и делами народа. Я же мужик. И как всякого мужика меня начинают одолевать разные нудливые мыслишки вроде этих, что, мол, возьми власть большевики, то и земли мне отведут на лёжку коровы. А ты знаешь, что земли у нас есть, покосы тоже, живем не хуже других. Может статься, что станем жить, как все, худовато, да с натяжкой на завтрашний день, – уже забыв, кто перед ним, от души заговорил Макар. – Нет у меня партейной книжки, что носят при себе большевики настоящие. А ежли уж говорить как земляку аль сват свату, то уж запутали нас большевики и эсеры по самую маковку. Бунтанули матросы Кронштадта. Керенский нас из-под ареста – и на подавление того мятежа. Подавили. Пустили из своего брата кровь. Снова в Питер. Пошли вы на нас, мы с теми же матросами, которых мы расстреливали, встали стенкой против вас, мы ить не железные: то бей красных, то бей белых. В душе – росстань. Путня в душе. Хочется всё бросить и бежать отсюда. И убежал бы, но тебя зовут к себе большевики и говорят, что, мол, ты самый сознательный солдат, надо добить контру, а уж потом домой. Вот и крутимся с Евлампием, как белки в колесе. Обрыдло.