Распутье
Шрифт:
– Конечно, дать хлеба беднякам для советской власти накладно, но вам-то, Степан Алексеевич, это ничего не стоит. Это та толика, которую вы могли бы просто подарить новой власти. А уж она-то за такой подарок вас не забудет. Может быть, оставите нам на память эти расписки? Когда всё устроится, мы их будем печатать в газетах, хвалить своих помощников.
– Будя мне голову морочить, подай сюда бумаги! Хвалить нас не за что, не пришлось бы хулить, – зло схватил расписки Бережнов, не прощаясь, вышел. Обошел его Шишканов. Дурак, согласился работать с большевиками. Как теперь объяснить своим, что пошел ради корыстных целей: узнать ближе большевиков, а потом им же ударить в спину. А вышло, что они ударили ему в спину. Сонин, Арсё, Журавушка влились в его дружину, колготят народ. Если выступают перед верующими, то говорят, мол, всякая власть дана от бога. Перед беднотой – уже другое, что пришла, мол, ваша власть, потому вам надо держаться не бережновых и ковалей, а большевиков. Бережновых вы знаете. Ковали пташки залётные, а вот большевики – эти взяли власть навсегда. Петьшу Лагутина не узнать, стал чем-то похож на деда Михайло: говорит, будто писаное читает. Ему еще больше верят. А он свои «проповеди» начинает с рассказов о войне, о России, о тех заварухах, которые строят враги новой власти. Обещает каждому сытость, достаток, и больше того, мир и спокойствие на многие лета. Черт! Надо что-то делать.
Вернулся в Божье Поле Федор Козин. Он создал здесь Советы. Бывший староста Ломакин, чтобы это не слишком бросалось в глаза, стал председателем, а Козин – его заместителем. Это потому, чтобы никто не вздумал кричать, мол, Козин захватил власть. Ломакин был вечным старастой, быть ему вечным председателем Совета.
Козин, как только узнал, что пришел с фронта Гурин, его друг, с которым не раз ночевал у таежных костров, сразу же пошел к нему, видя в нем союзника и советчика. И вот уж поистине пути Господни неисповедимы, а человеческие – и того больше: Гурин встретил Козина зло. Хмуро выслушал, чего хотел бы от него Козин, вдруг сорвался на крик:
– Плевать мне на все! Это вы, большевики, учинили анархию в России, через вас все пошло кувырком! Ни армии, ни флота! Случись еще одно вражеское нападение, и каюк нам. Готовы продать пол-России германцу! Но это еще куда ни шло. Я, фронтовик, только ступил одной ногой на порог, а тут твои продотрядовцы, подай им хлеба, масла, яиц. А хрена с маком не хотели бы? А что взамен? Вот эти бумажонки? Только в нужник сходить! Мне раньше, ежели беда, то всё давало Переселенческое Управление, сейчас никто не дает, а брать все охочи. Да берут не спросясь, будто в свой амбар зашли. Это не правительство народа, а правительство грабителей! Всё выгребли, и пожрать нечего. Добро Розов помог, а то хоть зубы на полку. Как жить прикажете, товарищ большевик?
Этот крик, идущий из души, оглушил Козина. Да, Гурин жил богато. А сейчас и дом, и подворье – всё пришло в запустение. Амбар раскрыт настежь, знать, там пусто, не считая голодных крыс. Отошел от его распахнутой поскрипывающей двери и повернулся к Гурину.
– Ты был на фронте, видел голод, сам голодал, теперь такой же голод в городах. Кто городам поможет, как не мы? Сам когда-то говорил, мол, мужик всему голова, мужика надо писать с заглавной буквицы. Если мы не поможем городу, то не смогут рабочие пустить фабрики и заводы, которые бы дали нам плуги, бороны, мануфактуру. Мы – городу, а город – нам. Конечно, это наш недогляд, что у фронтовика выгребли почти всё.
– Не почти, а всё! – хмуро, но уже без прежней озлобленности буркнул Гурин.
– Голодный рабочий – не работник.
– Ежели бы работал тот рабочий, а то только тем и заняты, что митингуют да стреляют. Сучить кулаками куда проще, чем работать. Э, загубите вы Россию, господа большевики! Бунтовал я в пятом, но больше не зовите! Я против вас, потому как разумности не вижу в делах ваших.
– А где ты видел разумность?
– Пока нигде. Может быть, она есть у эсеров и меньшевиков, но вы и этих топчете. Они хош не кричат, что Россией будут править бедняки, а согласны жить в дружбе со всеми.
– Так ты с Розовым?
– А что, Розов – не человек? Пусть с подлинкой, но выбился в люди.
– Ну что ж, Гурин, думал, нам будет по пути, оказалось, что нет. Прощай! Жаль, что тебя обидели. Но, видно, не в этой обиде причина, она, та обида, копилась у тебя издавна, только, где надо, ты умел ее прятать. Таков уж человек. А мы тебе верили.
– Теперь не верите, потому как пошел супротив вас? А ты сумей поверить и тому, кто не во всём согласен с тобой! Поверь! Ага. Докажи, что твоя правота сильнее других.
– Постараюсь. А нет, то время за меня докажет, другие докажут. Прощай!
Федору Силову было не до революции, он продолжал работать в экспедиции Анерта, которая проводила изыскания для строительства железной дороги. Но, так или иначе, он и здесь делал революцию.
На Ольгинском перевале экспедиция встретилась с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым. Он шёл из Ольги в сопровождении одного лишь казака. Какие-то личные дела снова забросили его в этот таежный край. Любимый им, позже им воспетый.
По-мужски короткая радость. Присели под кроной столетнего кедра. Рабочие ушли ставить табор – дело к ночи.
– Что там? Как там? – кивнул в сторону запада Анерт.
– Бедлам. Здесь жизнь. В тайге только и можно душой отойти. Кучка бунтарей устроила в России ад кромешный.
– Так ли уж кучка?
– Точно. Не думайте, что там каждый обыватель ходит с винтовкой. Нет. Я тут сделал подсчет. В Приморской губернии живет за полтора миллиона жителей, а участвуют в этом шахсей-вахсее тысяч пятьдесят, и того меньше. И эти пятьдесят тысяч и устроили у нас бедлам. Митинги, собрания, ну и обыватель там же. Губернию лихорадит, обыватель не знает, к какому краю податься. Большевики сулят рай, еще лучший рай обещают другие партии, но последние явно теряют свой вес, цена их акций падает. И откуда все это на нас свалилось?
– Всё это нам принесла война, бездарная политика царского правительства, – вставил Федор Силов.
– Согласен. Но ведь царя свергли, начали строить демократическое государство, а вы бац – и устроили контрреволюцию. Мало вам демократии? Теперь белая часть России еще одну революцию готовит, а за ней – Гражданская война. Не многовато ли это для России, товарищ Силов? Я ученый, я вне политики, но я с самого начала осуждал деяния царя и войну, обрадовался, что пришел новый строй. А вы хотите разрушить всё, что было создано веками? Круто замесили кашу, не подавиться бы.
– Владимир Клавдиевич, не горячитесь, наше дело – искать руды, а политикой пусть занимаются говоруны, – пытался остановить Арсеньева Ванин.
– Я тоже так думал, Борис Игнатьевич, но понял, что оставаться добрым ребенком – по меньшей мере преступление. Ты мне говорил, что надо народ одеть, обуть, сделать его чистеньким. А как? Поймите же, сейчас самый забитый мужик тянется к политике, а мы, ученые люди, открещиваемся от неё. Все рвутся к власти, а нам подай безвластие. Чепуха! Не выйдет. Мы должны думать, и не только думать, но и действовать. А это значит, выбирать себе ту сторону баррикады, которая ближе к сердцу. Страшусь я за Россию. Загубят ее большевики! Загубят потому, что ею будет управлять кухарка. Ей бы впору управиться с черепками, а ее тянут к управлению государством. Что вы ответите на это, товарищ Силов? Наслышан, что вы большевик. Отвечайте.