Распутье
Шрифт:
– Она и без того погибла, только наша гражданская совесть держит нас на работе. Так и хочется всё бросить и убежать в Америку или ещё куда. Всюду голод, партизанщина, анархия. Еще хуже стало, чем было при Керенском.
– Бежать куда-то я бы вам не советовал, господа. Лучше быть нищим в своей стране, чем королём в чужой. Там вы и погибнете, – запротестовал Арсеньев. – Я до конца буду с Россией, что бы с ней ни случилось.
– И с врагами, – отпарировал Анерт. – А это значит, станете предателем.
– Предателем будет тот, кто бросит свой народ.
– А народ, товарищ Силов, – это стадо баранов, которых гонят господа большевики на убой. Если бы не попустительство, не глупость Керенского, то не случилось бы захвата власти. А вы, Владимир Клавдиевич, похоже, скоро станете большевиком. Народ, – зло протянул Анерт, – этот народ уже воет по деревням от ваших реквизиций. Вернём, мол, долги потом. Вы умрите сегодня, а я верну завтра. И все это ведет к гражданской войне. Силы против вас уже копятся в народе. Ваш фанатик Ленин перекрутит всю Россию, зальёт её кровью своего же народа. А будь демократия, будь Ленин человечнее, то не стал бы он ратовать за гражданскую войну. Дал бы волю, и все закрома российские были бы полны. Гражданская война вконец ослабит Россию, любой турок ее сможет прибрать. Вот вам ответ на все разговоры, товарищи большевики.
– Гражданская война необходима, без нее не обновится Россия. После нее Россия встанет на ноги, – спокойно ответил Силов. – Но хотел бы я знать, где вы будете, когда случится Гражданская война?
– Здесь же, с вами, в тайге. Я уже дал себе слово, что не вмешивался и не буду вмешиваться в политику, хотя на сердце кошки скребут. И на этом разговор закончим. Пойдемте чай пить, – поднялся первым Анерт.
– А я так не поступлю, не буду стоять в стороне, но, если разберусь, что большевики не правы, буду против них воевать.
– А если они не правы? Совсем не правы, господин Арсеньев?
– Я уже сказал, буду против них воевать.
– Почему бы вам сразу не пойти за ними? Зачем долго разбираться? Силов пошёл сразу.
– Тоже не сразу, – усмехнулся Силов. – Война в том помогла.
– Да, не будь этой глупой войны, Силов просто остался бы правдистом, бунтарем-одиночкой.
– Правильно, Владимир Клавдиевич, война многим мозги продула. И зря вы все боитесь Гражданской войны. Устал народ? Устал, но, когда разная сволочь почнет тот народ сечь и убивать без разбора, Гражданская война поднимет его дух. А такое будет, такое надо предвидеть. Воспрянет народ и даст врагам под дых.
– Не будем спорить, наше дело верное – работать с пользой для России.
Однако разговор не прекратился и после сказанного Арсеньевым. Силов продолжал рассуждать:
– Владимир Клавдиевич горячеват. Я его знаю ещё раньше вас. Но без горячности и крутости в тайге нельзя. Он и в политике горяч. Сам, помнится, называл большевиков хунхузами. Разобрался. Конечно, вместо плуга расписка – это обидно. Это что-то от Юханьки-хунхуза. Но надо понять и то, что Россия три года с лишком сидела в окопах. Сидела та Россия, которая должна была давать хлеб. Если в 1915 году было собрано столько хлеба, что можно было прокормить всю Россию и еще сделать запасы, то второй год войны сократил те запасы вдвое. А третий вообще ничего не дал. Россия осталась без хлеба. Еще присовокупим сюда потерю Украины как житницы России, затем Малороссию, Новороссию и весь Юго-Западный край. Тот хлеб остался в руках противника. Что у нас осталось? Сибирь, Приуралье, часть Заволжья. Этими землями и при добром-то урожае не прокормить народ. Хлеб есть, но мало. Значит, надо каждому чуть подтянуть кушак и ждать нового урожая. Установить государственную монополию на хлеб. У кого есть излишки – отдать народу. Но кулак не хочет отдать излишки.
– Да, но вы кулака объявили классовым врагом? – прищурился Арсеньев.
– Объявили после того, как он поднялся на борьбу с большевиками. Решил задушить революцию голодом, не без наушничанья эсеров и меньшевиков. Вернуть Россию к старому. Для кулака старая власть выгоднее, чем новая.
– Он держался бы и новой власти, если бы вы не подчеркивали везде, что всему голова бедняк и рабочий, – бросил Анерт.
– Может быть, здесь мы и прошибаем, но голод пришёл, значит, надо брать хлеб силой, чтобы спасти народ и революцию.
– Брать силой – вот вам ответ, Арсеньев, на кнут и пряник. А что бы вам, правителям, не купить тот хлеб за деньги? Не брать их за горло, а по-доброму купить? – не сдавался Анерт.
– А где те деньги? Золото у белых, они разворовали золотые запасы, финансы расстроены. Только война с кулаком может нас спасти, Россию в целом.
– Я недавно встретил Ивана Шибалова, раньше мы были приятелями, сейчас он работает на Колмыкова, то бишь против большевиков, так он мне развил чёткую картину крушения государственной машины и обнищания России. Хотя кое в чем согласен с большевиками, что, мол, социалистическая революция необходима, что надо рвать все старые договоры с государствами Согласия, что надо учить народ править государством. Но ярый противник разрушения государственной машины утверждает, что ее не разрушать надо, а лишь чуть реставрировать. Но, как мы видим, государственная машина уже разрушена. Какой же выход, господа? – спросил Арсеньев.
– Выход один: вернуть на места чиновников, сговориться по-человечески с мужиками-кулаками, демократизировать революцию, а не создавать репрессивную диктатуру. Вы, товарищи большевики, уже оттолкнули от себя кулаков, то же делаете и с интеллигенцией.
– Все это добрые намерения и пустые слова, Эдуард Эдуардович. Кулак никогда не будет поддерживать большевиков, хоть по шерсти его гладь, хоть против, ибо большевики полностью исключают эксплуатацию человека человеком, хотят сделать каждого зажиточным. А если будут все зажиточны, то кто же будет работать на кулака? – с сомнением произнес Арсеньев.
– Но и ваши намерения тоже пусты. Без частной инициативы, без конкуренции, без желания быть сильнее и выше соседа – вы и с места не сдвинетесь. Что движет человеком? Это дисциплина, безработица, то, что я уже отмечал ранее. Вы хотите, чтобы не было безработицы, в ответ на это вы получите тысячи лодырей, бегунов, которым нечего терять: с одного завода выгнали, он ушел на другой. Но когда за его спиной будут стоять десятки, он будет работать во всю силу, чтобы не потерять место. Получится то, что никто ни за что не будет отвечать. А это страшно. Это породит безразличие и лень умов, – развивал свою теорию Анерт.
– Нет, при нашей власти частная инициатива не будет изжита, наоборот, она получит новое звучание, – вставил Силов.
– Например?
– Соревнования, поощрения передовых рабочих и крестьян.
– Как поощрять?
– Материально.
– Значит, та же песня, но уже с другого конца.
– Возможна и конкуренция одного завода с другим.
– Э, всё это пустые разговоры, – поднялся и Ванин. – Пошли к табору. А твой отец сдал ли излишки хлеба?
– Первым сдал.
– Обольшевичился. Вот уж не подумал бы, что Андрей Андреевич будет защитником большевиков, считал, что он, как барс, будет драться до последнего издыхания. А он тут же сдался, – потянулся до хруста в суставах Ванин. – Что бы там ни было, а наше дело – искать руды.