Распутье

Шевченко Андрей Иванович

– Ну, кто слушал, кто нет... Что людям делать в очереди... Так ты говоришь, Генка накатал на тебя заявление? И тебя уже вызывали?

– Ну да.

– Просто Шныряева болтала, что вы с Генкой друг на друга Смороде заявы накатали...

– Ишь, гадина. Сморода, наверное, лично ей рассказал. Получается не то что по гражданскому долгу, о совести поступить нельзя - осудят всем миром и посадят... Между прочим, жертва тоже ничего хорошего про меня не говорит. Обиделась за то, что спас...

– Да что ты в голову берёшь?
– не согласился Максим, но в тоне его Костя почувствовал: тот ещё не развеял в душе обаяние сплетен.
– Эта Гавриленчиха - дурра набитая.

На каждом углу рассказывает, какие у неё хорошие дети. Сын - идиот, дочь - шлюха, внуки школу не могут закончить, шляются...

164

– Да не в Гавриленчихе дело. Никто ведь не возразил? Даже не пытался?

Костя взглянул Максиму в лицо и замолчал. Тот тоже хотел было ответить, да осёкся. Оба подумали одно: Костины слова прозвучали как намёк.

– Конечно, ты привык к этим сплетням, - продолжил Костя уже другим тоном.- Но для меня дико такое слушать о себе.

– Они целыми днями кому-нибудь сплетни моют. Такая у них работа... Если близко к сердцу воспринимать, то и загнуться можно. Их и били, и в морду плевали, даже в сельсовет жаловались... А по мне так лучше не обращать внимания... Конечно, обсуждать в деревне будут. Тебя ведь никто не знает. Как дело было - тоже не знают. Вот и будет каждый предполагать в силу своего ума ... или глупости. А ты живи себе спокойно и в голову не бери. Сплетни со временем улягутся, тебя люди узнают... Закатилов - он всем известен. Бабки просто на свежачка клюнули. Про всех в деревне есть сплетни, про тебя - нет. Непорядок...

– Да-а, народец здесь... Я б этим дикторам сарафанного радио сказал бы пару ласковых... Ты говоришь: живи спокойно. Вообще-то мне светит тюрьма. И, судя по бурной деятельности Смороди, срок будет немалым.

Максим начал оттирать пятно со своего трико, и, очевидно, эта грязь его сильно раздосадовала. В молчании прошла минута.

– Ну, что я скажу?.. Если не виноват, никто тебя не посадит. Сморода не пуп земли. Тебе надо проконсультироваться у толкового юриста... Вообще-то, участковый у нас нормальный. В том смысле, что, если украдёшь, можешь ждать его на следующий день. Нюх. Да и стукачей в деревне немало. Вместе воруют, потом друг друга сдают. Непонятно, что он за тебя взялся... Да скорее всего, потому что не знает. Присмотрится к делу, с Мирошник поговорит, потом будет к тебе по-другому относиться. Ты, считай, не совершил преступление, а предотвратил. Милиция спасибо должна сказать... А на деревню плюнь. Вон у нас школа, а бардака ещё больше. Все поделились на группы, склочничают между собой. Ученики никому не нужны. Львовна такая правильная, а как дело коснётся личных подхалимов или соседей по пасеке, так может с урока отпустить. Новиковым, Кратихе, той же Белозёровой главное - деньги, а не школа. На работе и минуту лишнюю не задержатся. У тебя двоек много в журналах - так ты ещё только втыкаешься в профессию, а эти люди учеников "валят", на второй год

165

оставляют, потому что чхать на них хотели. Что они после уроков с каким-нибудь "слабым" учеником будут заниматься, как ты? Как же, за это ведь не платят. Хотя им вообще не за что платить... Шеф уже, наверное, на пенсию настроился и ничего менять не хочет... Да, такого у нас ещё не было. Даже завхоз и рабочий ничего не делают. Кочегары топят, как захотят... Учителя каждый день на первые уроки опаздывают. Степаныч свои отведёт - и домой. Крушак, если не болеет, то мозги всем полощет, власть показывает вместо того, чтобы делом заниматься...

– Да, - сказал Костя.
– Как мне теперь идти к детям, когда они от родителей такого обо мне наслушаются?..

5

Григорианская Европа чинно готовилась

к Рождеству, а огромная северная держава и по календарю отставая от Запада или просто не торопясь и не выпячиваясь вперёд, ещё жила предвкушением тройного праздника. Русские, изрядно намутившие воды в своей истории века войн и революций, проявили удивительную сентиментальность и сохранили почитание старого Нового года на том же уровне, что и действительно Нового. Та любовь, с которой отмечаются оба праздника, нисколько не поубавилась от того, что между ними в календаре вдруг воскрес светлый праздник рождения Божьего сына. Вокруг каждого из трёх праздничных дней сложился свой круг традиций, привычек, что сделало любой из них, несмотря на тесное соседство, неповторимым, своеобычным.

В один из предновогодних вечеров, когда в крестьянских домах уже бойко и жарко топятся печи, а семьи, управившись с хозяйством, собираются вместе на кухне или у телевизора, к Косте пришёл Игорь.

– Ну, жалуйся!
– закричал он с порога.
– Я к тебе целый суд присяжных привёл!

В кухоньку деда Абрамова, где жил Костя, ввалилась целая толпа.

– Шустрей, шустрей!
– командовал Игорёк.
– Педагоги не настолько богаты, чтобы ради вас лишний уголь тратить! Ну-ка, взяли!.. Ну-ка, сели!

Он передвинул лавку поближе к печи, рассадил на неё и три Костиных табуретки свою компанию, сложив всё, что мешало, включая книги, просто в угол к кровати. Хозяйничество приятеля на первом этапе закончилось тем,

166

Что Костя должен был обойти гостей и познакомиться с каждым, пожимая руки.

Печка перегораживала Костино жилище напополам и как бы делила его на прихожую и комнату. Напротив двери стоял самодельный умывальник и вместе с простенькой вешалкой и лавочкой, какие у нас обычно используются на сельских свадьбах, всяких прочих гулянках и похоронах, исчерпывал всю обстановку "прихожей". За печкой стоял Костин письменно-обеденный стол, кровать располагалась в углу. Прочая мебель исчерпывалась табуретками и полками на стенах, одна из которых висела у самой печки и показывала небогатый набор кухонной посуды, имевшейся в распоряжении молодого холостого учителя. Репродукции картин, цветные шторки, календарь создавали некоторый уют.

Девушка, которую Игорь представил как Свету, а называл толстушкой, села за стол и сразу закурила. Она очень жеманно познакомилась с Костей и постаралась заглянуть ему в глаза. "Иринку" и "Татьянку" Игорёк усадил на лавку, и сам сел между ними. В течение разговора он часто подскакивал со своего места по самым разным поводам и, всякий раз возвращаясь на свою лавочку, требовал, чтобы девчонки жались к нему. Особенно допекал он Иру, по виду сильно уступавшую в возрасте своим подругам. Второй гость мужского пола, Лёша, "А-лёша", в игорьковом варианте, оказался молчаливым, скромным парнем. Он сразу же придвинул табуретку к печке, несколько раз закуривал и в общем разговоре принимал участие меньше других.

Игорёк, щурудя в печке и ставя чайник на открытый огонь, расспрашивал Костю, но почти не давал ему возможности ответить. Слова точно рвались из него, на большой скорости разлетались по кухне, навязчиво били в уши, долетали до самых дальних углов, а следом летела новая словесная партия и снова прошивала насквозь всё акустическое пространство жилища.

– Ну, рассказывай, рассказывай! Вся деревня бурлит, обсуждает вашу битву! Работа остановилась из-за тебя, понимаешь?1

– Остановилась?..
– усмехнулся Костя.
– А она начиналась в этой поганой деревне? Здесь один вид работы: мешок комбикорма с фермы притащить. Ну, ещё посплетничать в магазине.