Распутин-1917
Шрифт:
— Да вы, оказывается, ниспровергатель авторитетов и опасный смутьян, — улыбнулся Сталин.
— Что вижу — то пою, — не остался в долгу Распутин. — Смею уверить — именно среди монархистов самый большой процент разочаровавшихся в нынешней династии. Вот, например, идеолог монархического «Русского собрания» профессор Никольский после высочайшей аудиенции в дневнике своем написал:
“…Я думаю, что царя органически нельзя вразумить. Он хуже, чем бездарен! Он — прости меня Боже, — полное ничтожество…”.
Не менее жёстко
«Его взгляд на себя, как на провиденциального помазанника божия, вызывал в нем подчас приливы такой самоуверенности, что ставились им в ничто все советы и предостережения тех немногих честных людей, которые еще обнаруживались в его окружении…”. Даже творческий человек поэт Бальмонт вынес самодержцу приговор. Вот, послушайте:
"Наш царь Мукден, наш царь — Цусима,
Наш царь — кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму — темно….
Распутин запнулся, обратив внимание на испытывающий взгляд революционера, не притронувшегося к чаю.
— Я знаю эти стихи, — кивнул Сталин, — они написаны, если не ошибаюсь, сразу после русско-японской войны. Вся их соль — в последнем куплете, где автор категоричен и беспощаден:
“Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждёт.
Кто начал царствовать — Ходынкой,
Тот кончит — встав на эшафот.”
— Да, именно так, — подтвердил Распутин и по выражению лица будущего генсека понял, что вместо правильности цитаты Сталин хочет спросить о точности поэтического предсказания.
— У меня складывается впечатление, — задумчиво произнёс Иосиф Виссарионович, — что вы говорите о настоящем времени, как о прошлом. Рассказываете о событиях вчерашнего дня, словно вспоминаете о давно минувшем… И эти дневниковые записи… Если отбросить абсурдное предположение, что вы тайком проникали в жилища господ Кони, Никольского и заглядывали в их личные бумаги, то либо вы умеете читать потайные мысли, либо каким-то образом получаете информацию из будущего, где эти дневники уже стали музейными экспонатами…
— А какая версия вам больше нравится? — натянуто улыбнулся Распутин, водя пальцем по краю кружки.
— Меня устроит любая, способная принести пользу нашей борьбе, на алтарь которой положено немало жертв.
— А сколько еще предстоит! — невольно вырвалось у Распутина, но он закусил губу, увидев, как революционер вскинул голову и насупил брови.
— Какие разочарования постигли и постигнут господ монархистов, я услышал, — разгладив морщины на лбу, тихо произнес Сталин, превратившись в рыбака, увидевшего поклёвку. — А какие разочарования ждут меня? Нашу партию? Наше дело?
Распутин отставил кружку и потёр уставшие глаза. “А вот теперь, Гриша, очень осторожно, чтобы не наломать дров”, - подумал он.
— Начну с того, что ваша партия не едина и состоит из двух частей. Одна хочет справедливой власти в процветающей стране. Вторая страстно желает растворения России в бурных потоках мировой революции, слияния её в единое целое с другими странами в виде земшарной республики, с
— И что в этом плохого? — Сталин приготовился к дискуссии по теории марксизма.
— Это невозможно по разным причинам… Хотя бы по климатическим. Не смогут существовать по единым правилам “и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык”. Ритм жизни, окружающая среда, непохожие насущные проблемы, даже время для них течет по-разному. Всевышний, кстати, тоже не терпит однообразия, и человек вряд ли сможет изменить его планы…
— Большевики не верят в Бога, — перебил Распутина Сталин.
— А ему всё равно, верите вы в него или нет. Вера в высшие силы с материалистической точки зрения — признание человеком некоего предела своих возможностей, который сохранится, несмотря на весь технический прогресс.
— Думаю, сама история опровергнет это утверждение, — упрямился революционер.
— Антропоцентричность обязательно приведет к попытке приблизить рассвет командой светилу “Солнце, встать!”, после чего неизбежно наступит осознание рамок бытия, — улыбнулся Григорий. — Что же касается мировой революции, то эта идея по указанным выше причинам в момент своего зарождения была обречена на провал. Он будет самым большим разочарованием современных революционеров.
— Самым большим? Значит, будут и малые?
— Куда ж без них? — пожал плечами Григорий. — “Весь мир насилия мы разрушим до основания” — поётся в “Интернационале”. Попытка следовать этому правилу таит в себе две угрозы. Первая проявится сразу после завершения процесса разрушения, и окажется, что на руины положили глаз предприимчивые соседи, сохранившие свою государственность. Продолжение куплета — “мы наш, мы новый мир построим” — при наличии по соседству плотоядных хищников может вообще не состояться. Стройка — дело не быстрое, здание светлого будущего надо спроектировать, обеспечить материалами, огородить и охранять от мародёров. А как это делать, если старые институты обеспечения безопасности сломаны? Вторая проблема — люди. Ваши соратники, профессиональные революционеры, посвятившие всю свою жизнь разрушению, за редким исключением, не способны к созиданию. На любой должности они будут делать то, что умеют лучше всего. И в определенный момент придёт понимание, что для физического выживания страны необходима ликвидация ликвидаторов….
— Пролетариат не позволит! — не выдержал Сталин.
— А куда ж он денется с подводной лодки! — съязвил Григорий. — Это будет еще одним вашим разочарованием. Ленин в книге “Что делать?” писал, что рабочие способны ставить только экономические требования. Далее этого их кругозор не распространяется. Так с чего им вдруг начать мыслить политическими категориями? Именно поэтому заводы, отданные в управление пролетариату, будут останавливаться один за другим. Произвести из подручного материала зажигалку, сбыть ее на блошином рынке проще и понятнее, чем налаживать производственную кооперацию, договариваться с заказчиками и поставщиками, учитывать необходимость отчислений в фонды всеобщего благосостояния, на оборону и науку. Даже работа вспомогательного и управленческого персонала рабочему избыточна и непонятна(****)…