Распутин-1917
Шрифт:
Малороссийский олигарх, пользуясь бессрочными беспроцентными кредитами щедрых американских банкиров, достойно оплачивал лояльность депутатов и газетных редакторов, высокопоставленных военных и представителей императорского дома. К февралю 1917 года либеральный блок кадетов и октябристов контролировал всю Государственную думу, большую часть прессы, а также влиятельные общественные организации, такие как Всероссийский земский союз и Центральный военно-промышленный комитет. Ряды заговорщиков пополнили фабрикант Павел Рябушинский, председатель Госдумы Михаил Родзянко, министр иностранных дел Сергей Сазонов. Штаб-квартира заговора открыто переехала в посольство Британии, а посол Бьюкенен, не таясь, давал туземцам советы, больше похожие на приказы, рассказывая, как ловчее организовать волнение масс, взбаламутить и напугать общественность, вывести на улицы людей и сковырнуть ненавистное самодержавие.
На растеряевские склады Терещенко отправился по распоряжению посла Британии лично — проконтролировать отправку доставленного в Петроград хлеба подальше от города, рассредоточить его запасы на станциях и полустанках между Москвой и столицей. Агитаторы, хотя правильнее назвать их провокаторами, пустили слух, что хлеба в городе нет, выдавать будут не больше фунта на нос. Фунт — 400 граммов. Вроде бы немало даже для бедных, ведь в домах была еще каша, картошка, квашеная капуста, соленья-варенья. Но народ понимал, что фунтовая норма — начало голода, а в России его издавна боялись… Люди слухам поверили. Осталось подкрепить страх демонстрацией пустых складов. Тогда загомонят сотни, потом — тысячи, ощетинится весь Петроград. “Для зарождения паники нужен только критический минимум слухов, — подбадривал посол Бьюкенен олигарха. — Только от одного сообщения, что будут продавать по фунту в день на человека, рабочие окраины запаникуют больше, чем от всей предыдущей революционной пропаганды.“
На хлебных складах этой ночью было не протолкнуться.
— Где взял работников? — глазами указал Терещенко на быстро снующих, как муравьи, грузчиков.
— Отовсюду, — пожал плечами управляющий, — заводы стоят, народ дурью мается. Днем дрыхнут или по митингам шатаются, а ночью можно и подзаработать. Платите вы щедро, да и приварок мучной как нельзя кстати… Своими силами мы бы и за неделю не управились…
— Добро, — кивнул промышленник, проходя в контору, — давай показывай, сколько чего погрузили, куда отправили…
— И нам тоже покажите, — неожиданно потребовал какой-то мужичок в картузе мастерового и шикарной дорогой кожаной куртке, густо посыпанной мучной пудрой, и бесцеремонно протиснулся между охранниками Терещенко.
— Да как ты смеешь, морда! — возопил управляющий и вдруг на полуслове замолк, словно кто-то выключил звук. Он застыл немым изваянием, тихо и грузно сползая на пол, словно устал и решил прямо здесь отдохнуть.
Самого момента удара Терещенко не заметил, встретившись с глазами незваного гостя, и ему показалось, что он очень хорошо знает этот глубокий, ясный взгляд, только помнит его совсем другим — сальным и кротким. Промышленник повёл бровью, и от дверей к возмутителю хозяйского спокойствия рванулись оба охранника. Их суммарный вес в три раза превосходил массу нарушителя, а размер кулаков превышал его голову. Исход схватки казался предрешенным. Терещенко открыл рот, чтобы сказать что-нибудь обидное, но так и застыл, заметив, что гость не пытается увернуться и избежать контакта с его мордоворотами. Он смотрел сквозь заводчика и противно ухмылялся, расправив плечи, никак не реагируя на то, что мощная рука одного из охранников обхватывает его сзади, зажимая горло в сгибе локтя. А потом глаза незваного гостя вспыхнули, он сделал короткое скручивающее движение корпусом, приседая на одно колено. Локоть смачно врезался в пах охранника, отчего тот подпрыгнул и буквально завис в воздухе на мгновение. Схватив здоровяка за предплечье и кисть руки коварный визитёр с силой дёрнул его вперед, заботливо подставив плечо. Оторвавшись от земли и пролетев пару шагов в метре над полом, охранник врезался в Терещенко, сбив его с ног и навалившись на босса всей своей массой.
Второй охранник, передвигаясь по инерции вслед за первым, шумно выдохнул, “поймав” голенью удар сапогом, потерял равновесие и способность опираться на правую ногу. Сделав по инерции два семенящих шага, приземлился на своего коллегу, добавив тому неприятных ощущений этого вечера.
— Кто вы такой, черт вас побери! Я вызову полицию! — вскричал Терещенко, барахтаясь под своими амбалами.
— Это какую полицию? — насмешливо спросил гость, — которую вы со своими подельниками решили разгромить и вырезать на следующей неделе? Ну, вызывайте! Им будет крайне интересно узнать о вашем трепетном участии в их судьбе.
— Что вам нужно? — Терещенко, наконец, выбрался из-под скулящих и завывающих тел.
— Доверенность на управление хлебными запасами и чистосердечное признание, — не меняя выражения лица, ответил гость, — с цифрами и фамилиями. Сразу скажу, что нам известно настолько много, что вы вряд ли удивите нас новостями. Просто хочется получить информацию из первых рук, без маклеров и сутенеров.
Говоря это, гость спокойно, по деловому подошел к поднявшемуся на карачки управляющему и коротким быстром ударом в шею отправил его в глубокий нокаут, заставив промышленника вздрогнуть.
— Вы — разбойник! Тать с большой дороги! Ничего вы от меня не получите!
— Ответ неверный, — гость подошел к Терещенко, охлопал его карманы, быстро выдернул “браунинг”, схватил за грудки и одним движением посадил на конторский стул. — Речь идет только о том, насколько видоизменённым вы согласитесь сотрудничать. Не более того…
Гость приблизил к заводчику свои ледяные глаза, обдав горячим дыханием, зафиксировал на лице сардоническую улыбку и бросил отрывистую команду кому-то в коридор:
— Потапов! Полевой телефон! Живо!…
Сталин с Распутиным вышли из заводоуправления через час, держа в руках доверенность от имени Терещенко на управление всеми хлебными активами. Бледного, трясущегося заводчика и его управляющего пунинский спецназ засунул в тарантас и увёз на базу. Будущий генсек не спеша закурил, глядя, как скрывается за поворотом автомашина, как рабочие перемещают мешки с зерном обратно из вагонов на склад. В тусклом свете фонарей на рукавах тужурок еле выделялись кумачовые повязки.
— Спасибо, Иосиф Виссарионович, — поблагодарил его Распутин, — если бы не ваши гвардейцы, у нас бы ноги разъехались. Разгружать такую прорву хлеба…
— Одно дело делаем, — философски прокомментировал Сталин и продолжил, не глядя на собеседника. — Большевики отрицают допросы с пристрастием, пытки и другие пережитки царского самодержавия даже по отношению к классовому врагу. Неужто нельзя было как-то по-другому?
Григорий удивленно посмотрел на Сталина и, грустно вздохнув, виновато улыбнулся на все тридцать два.
— Ну какие же это пытки, Иосиф Виссарионович? Это, скорее, демонстрационный ролик тех адовых мук, на которые обрекают себя несчастные, нарушая заповеди библейские “Не убий”, “Не укради”. На душеспасительные беседы времени у нас нет, а грамота, позволяющая послать за хлебом рабочие отряды — есть. Это — главное. Всё остальное — второстепенно.
— В нашей партии меня считают циничным рационалистом, — Сталин бросил на землю и затоптал окурок, — но вижу, что я — пылкий эмоциональный юноша, в сравнении с вами.