Распутин-1917
Шрифт:
— Устал, — Батюшин отвернулся, — надо уехать! Уехать, чтобы глаза мои не глядели…
— Куда? Как?
— Все равно. Через Белое море, через Владивосток, в Японию, в Китай, к черту на рога, потому что так жить нельзя!
Если бы человек, которому рвут зуб, мог рассуждать и разговаривать, то, возможно, сказал бы то же самое. Генерал говорил с болью, но продолжал жить именно так. Узнав о тайной работе своих ближайших помощников на французскую и английскую разведку, заботе прохвоста Манусевича-Мануйлова лишь о собственном кармане, контрразведчик резко сдал, поник. Из него словно вынули стержень. Именно поэтому сразу согласился на молчание Григория в обмен на полную свободу действий. По-хорошему, уличенных паршивцев надо отправить в отставку или отдать под суд. Но Батюшин помнил, люди с какими титулами и связями хлопотали за каждого из них. Поняв, что скорее выпрут его самого, чем разрешат навести порядок в подведомственной службе, решил не будить лихо, пока оно тихо. Видел, что недолго осталось. Скоро всё поменяется. Не только больные, но и здоровые зубы вырвут вместе с челюстью. Бежать поздно, да и некуда. Нужно пережить революцию до конца.
— Надеюсь, наша договоренность остаётся в силе? — тихо спросил Батюшин, не поднимая глаз на Распутина.
— Не о том думаете, Николай Степанович! Сейчас уже всё равно, кто что кому скажет. Ответ выслушивать придётся другим людям, и вам надо срочно делать выбор — оставаться соучастником, в лучшем случае — свидетелем, или побороться за статус обвинителя или, хотя бы, потерпевшего.
— Но как???
— Напишите публичное выступление, как бы вы готовили отчёт для начальства. Сделайте заявление для прессы и не держитесь так сильно за свое кресло, за свой кабинет, когда вокруг рушатся стены…
За время своей учёбы в Питере в ревущие 90-е Григорий не раз и не два бывал в залах Эрмитажа 181 и 182. Сегодня, войдя в кабинет Николая II в Зимнем Дворце, он не мог отделаться от чувства, что находится в музее, а царь — ненастоящий, страдающий напыщенной ненатуральной театральностью, скрупулёзно и достоверно созданной художниками мадам Тюссо.
Самодержец всероссийский сидел за рабочим столом и что-то задумчиво черкал в толстой тетради с грубой матерчатой обложкой. Увидев Распутина, встал, подошел к окну и только тогда развернулся всем корпусом к вошедшему.
— Как чувствуете себя, друг мой, — раздался тихий голос Николая II, ровный, мелодичный, но какой-то надтреснутый. — Моя дражайшая супруга, дочки, доктор Боткин и генерал Батюшин сообщили, что вы очень изменились за время пребывания в плену у злоумышленников…
— Ваше Величество! — Григорий решил, что не будет даже пытаться изображать своего однофамильца. — Всем известен ваш нехитрый трюк — разговаривая, встать спиной к свету, чтобы лицо было плохо освещено. Но, как правильно заметили члены семьи и подданные, я действительно изменился и даже против света прекрасно вижу ваше лёгкое смятение, замешанное на простом человеческом любопытстве. Предлагаю ограничить время на политес и сосредоточиться на вопросах. Постараюсь ответить исчерпывающе. Если угодно, могу смотреть куда-нибудь в окно, чтобы не смущать вас.
Николай II, не дослушав тираду до конца, сделал два шага вперед и с любопытством уставился на Григория, не мигая, по-совиному наклонив голову набок.
“Боже мой! Как сверчок на шестке”, - подумал Григорий, разглядывая совсем не богатырскую фигуру монарха. Умение держать осанку, что уж греха таить, нивелировало невысокий рост. Но узкие плечи, тонкие кисти и шея, мундир свободного покроя упрямо навевали вердикт — “не орёл”.
— Однако, — медленно, задумчиво проговорил самодержец, потёр подбородок кончиками пальцев и повторил, — однако… Алекс предупреждала, но всё равно…. Не ожидал…
Царь повернулся к письменному столу, оперся о столешницу руками, опустив голову, словно пытался разглядеть какую-то подсказку на зеленом сукне.
— Вас пытались убить?
— Да. Почитай, уже совсем убили, ваше величество. Я чудом вернулся оттуда..
— И какие же вести, друг мой, вы ОТТУДА принесли? — тихо спросил самодержец.
Распутин взглянул на лопатки, прорезавшиеся через мундир, на тело царя, словно повисшее на собственных руках, будто на столбах, и к нему пришло озарение, как слово из кроссворда: а ведь он догадывается, не может не догадаться… Ему накануне осенью писал впавший в немилость великий князь Николай Михайлович:
“Ты неоднократно выражал твою волю "довести войну до победоносного конца". Уверен ли ты, что, при настоящих тыловых условиях, это исполнимо? Осведомлен ли ты о внутреннем положении не только внутри империи, но и на окраинах (Сибирь, Туркестан, Кавказ)? Говорят ли тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла?..
Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше — накануне эры покушений. Поверь мне: если я так напираю на твое собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений, которых у меня нет”.
Вторил ему и другой Великий князь, Георгий Михайлович:
"Положительно, у всех заметно беспокойство за тыл, т. е. за внутреннее состояние в России. Прямо говорят, что, если внутри России дела будут идти так, как теперь, то нам никогда не удастся окончить войну победоносно, а если это действительно не удастся, то тогда конец всему.”
Даже Сандро — великий князь Александр Михайлович, претендующий на роль друга, направил царю письмо, не очень логичное и ясное, но убийственное в своих выводах. Начав со слов "масса не революционна", "народ тебя любит", что было кисейной ложью, князь закончил беспощадным: "вопрос ведь в самом бытии России, как великой могущественной державы".
И это родственники! Подданные о приближающейся катастрофе гудели непрерывно, словно рой рассерженных пчёл, начиная со знаменитой записки Дурново.(*) Личный враг императрицы Гучков, и тот повторял великокняжеский вердикт в письме генералу Алексееву: “«Гниющий» тыл неминуемо развалит фронт, да и всю страну втянет в «невылазное болото»".
Всё это Николай II знал, но вёл себя так, словно никакой угрозы государству Российскому и лично ему не существует. Будучи верховным главнокомандующим, он чаще говорил о прогулках и рыбной ловле, чем о военных действиях. "Его очень интересовало кино. Он с удовольствием обсуждал свою форму британского фельдмаршала — и как ему держать жезл," — вспоминал Бьюкенен.
“И что он сейчас хочет от меня услышать? Слова поддержки и одобрения этому потрясающему инфантилизму? А вот хрен тебе на всё твоё царское рыло,” — зло подумал Григорий, чувствуя, что заводится и не в силах остановиться.
— Меня попросили задать вопрос, — проговорил он механическим голосом. — Понимаете ли вы по истечении двадцати лет царствования, что означает и каким смыслом наполнено словосочетание “помазанник божий”? Какова земная цель существования императора всероссийского? Какой миссии она подчинена?