Распятие
Шрифт:
«Дяденька! Дяденька! Дяденька!» — стучит у меня в мозгу.
«Здесь можно дышать», — соображаю я и захлебываюсь воздухом.
«Какой вкусный воздух! А как он здорово пахнет! Это просто удивительно, что он так здорово пахнет!..»
Не помню, как мы вытащили мужичонку наверх и сколько времени я делал ему искусственное дыхание, то разводя и сводя его руки, то вдувая воздух через платок в его ощеренный рот.
Только не думать, что он мертв… Только не думать, что он мертв… Только не…
Время остановилось. Даже, может
Иногда кашель начинал раздирать мне горло, словно там, в горле, застрял осколок стекла. Я кашлял, хрипел, между приступами кашля вдыхал воздух в рот мужичонки, мял ему грудь.
И вдруг зашевелился-таки мужичонка Анисим. Дрогнули его ресницы. Туда-сюда мотнулась голова на тощей коричневой шее. Распялился рот, в черном его провале матово блеснули редкие изжелта-коричневые зубы. Лицо посинело еще больше, губы стали лиловыми, под глазами появились черные круги. Он был страшен, безобразен даже, но я с умилением смотрел на него и никого в эту минуту не любил так, как этого замухрышку.
Анисим закашлялся, захлебываясь мокротой, сотрясаясь щупленьким телом, дергаясь и закатывая кровяные белки глаз, а я смотрел на него и чувствовал, как по щекам моим бегут теплые ручейки пота и слез, и ловил их шершавым языком…
Я не сразу догадался повернуть Анисима на бок, а когда сделал это, чугунная усталость навалилась на меня, и мне хватило сил лишь на то, чтобы отползти в сторону и уткнуться лицом в траву. Все равно я больше ничем помочь Анисиму не мог…
Я лежал на горячей земле, вытянувшись во весь рост, и горячее солнце пекло мне спину сквозь мокрую рубаху. Ноги горели так, словно я совершил марш-бросок с полной выкладкой по Ферганским пыльным, прокаленным солнцем дорогам. И все равно: лежать ничком, дышать прогорклым запахом нагретой земли и травы, видеть, как живая букашка ползет среди стебельков по своим букашечьим делам — большего блаженства я никогда не испытывал, будто это не мужичонка Анисим, а я сам вернулся с того света.
Послышался шум машины, голоса людей.
Запричитала женщина:
— Ой да ты, моя кормилица! Ой да что мы теперь будем делать без тебя? Ой да на кого ты нас, сирых, спокинула?
Женщина причитала по корове так, что я даже усомнился, что это по корове, а не по человеку. Стало неприятно, неловко даже за эту несознательную женщину. Словно она живет в каком-нибудь капиталистическом государстве, где о ней никто не позаботится. Наверняка ей выплатят компенсацию или дадут новую корову. Да и зачем ей корова? Одна возня с нею, когда молоко можно покупать прямо в колхозе, как об этом пишут во всех газетах.
Я заставил себя сесть, потому что неловко было лежать при народе, да и надо было сказать, чтобы в лощину никто не спускался.
С полдюжины мужчин лет по пятидесяти и одна женщина этих же лет жались растерянной кучкой друг к другу и с опаской посматривали вниз, где лежали коровы. Анисим сидел в трех шагах от меня и перхал, как овца, поводя по сторонам безумными глазами. Рядом с ним на корточках сидел мужчина в промасленном пиджаке — тракторист какой-нибудь, — совал ему в руки бутылку и уговаривал:
— Ты глотни, Анися, глотни чуток: сразу полегчает. Но до Анисима, похоже, смысл его слов не доходил.
От кучки растерянных людей отделился мужчина помоложе и начал спускаться вниз.
— Стойте, — крикнул я, но вместо крика из горла вырвалось какое-то натужное сипение. Однако мужчина услыхал и остановился в нерешительности. — Там газ, — произнес я уже более-менее нормальным голосом. — Туда нельзя. Попробуйте бросить факел… Впрочем, лучше не надо. Лучше вызвать геологов, чтобы они проверили, что это за газ и откуда он сюда попал.
— Да это с комбината, — произнес мужчина, который сидел возле Анисима. — В прошлом месяце такая же петрушка получилась в Вороново. Только там овцы подохли. А в Лисьей балке… Это вон та-ам, — показал он рукой на север, — все лисы и сурки попередохли. Это с комбината, мы знаем.
— Вам надо потребовать от комбината возмещение ущерба, — посоветовал я.
— Э-эээ! — махнул рукой мужчина, который сидел напротив Анисима. — До бога высоко, царя вроде как нету, а до советской власти не докличешься… А вы сами-то откуда будете? Не из области?
— Из области.
— Ааа, понятно. На рыбалку наладились? Оно, конечно, дело нужное. В отпусках будете?
Я кивнул головой. Мне почему-то было стыдно признаться, что я из Москвы, являюсь членом государственной комиссии, что имею прямое касательство до этого самого комбината.
— А товарищ ваш… на «запорожце» который… у него с зажиганием чегой-то. Он подъедет часом.
— Хорошо, — сказал я и попросил: — У вас воды не найдется?
— Воды нету, а вот самогонка имеется. Вы глоните. Она у нас двойной перегонки, будто в сельмаге купленная.
— Нет, нет спасибо, — отстранил я рукой протянутую мне бутылку и поднялся на ноги. — Вам надо Анисима в медпункт доставить. Обязательно. У него сильное отравление.
— А у нас медпункта нету. Медпункт — это в Первомайском. Только он закрыт: врачиха замуж вышла и уехала… Да ничего, так оклемается, — махнул тракторист рукой в полной уверенности в бесполезности медицины и всяких медпунктов. — Анися, слышь, чего говорят? В медпункт тебя надо!
Анисим протестующе затряс головой и уже сам потянулся к бутылке. Сделав пару глотков, он снова закашлялся и вдруг поспешно встал на четвереньки: его рвало.