Расщепление
Шрифт:
– - Слушаю, -- громче, чем нужно, сказал я.
– - Владимир, нам правда срочно нужно поговорить...
– - О как. Прям срочно-срочно? -- Сарказм в моем голосе просто зашкаливал. -- У вас в загробном мире все делается в авральном режиме?
– - Я не умирал, -- едва слышно раздалось в телефоне.
– - Да ты-ы что-о-о... -- усмехнувшись, протянул я, почему-то в эту секунду ощущая легкое дуновение сострадания.
– - Я все объясню, -- сказал Леха уже чуть громче, -- пойми, это очень важно, для всех.
– - Всех? -- воскликнул я так громко, что на меня стали оглядываться. -- И сколько их, этих -- всех? -- добавил
– - Тут все не так просто... я объясню, -- голос на той стороне вновь стал чуть слышным, а я опять почувствовал, что внутри меня нарастает сочувствие. Мне хотелось съязвить, посмеяться, но ощущение страдания и боли с другой стороны телефона сдержало меня.
– - Сейчас не могу, правда, -- примирительно ответил я, успев назвать себя дураком, -- встреча через двадцать минут и до вечера. Так что лишь после работы. Давай в районе восьми?
Несколько секунд Леха подумал и сказал:
– - Я перезвоню через пару минут, хорошо?
– - Договорились.
Леха не перезвонил, он прислал сообщение: "В 21:30 в парке таком-то... Налево от центрального входа, метров через триста живая изгородь, за ней три каштана и лавочка под ними. Устроит?"
Меня слегка смутила подобная его осведомленность о парке рядом с моим домом, в котором, к слову сказать, за последние три года я ни разу не был, и тем не менее я тут же ответил: "Да".
Если бы я мог предположить, чем закончится вечерняя прогулка, интересно, я так же скоро согласился бы на нее или все же задумался хотя бы на секунду?
ГЛАВА 14,
в которой неожиданная встреча заканчивается совсем неожиданно
Воспоминания о вечере того дня посещают меня часто, и каждый раз первое, что воскрешает память -- косые лучи заходящего солнца. Я вижу, как они проходят сквозь листву каштанов, такие неестественно материальные, объемно-желтые с оранжевым отливом, такие ощутимо теплые и не по-земному трепещущие.
Затем в воздухе, пронизываемом этими лучами, появляются местечковые завихрения. Секунда, другая -- завихрения начинают сгущаться, темнеть и принимают полупрозрачные и причудливые формы человеко-амеб, такие меняющиеся и перетекающие. Происходящее очень похоже на галлюцинацию, на всполохи воспаленного сознания, но один штрих добавляет ему вещественную четкость. Небольшой штрих, наделяющий почти жизнью те самые сгустки, плавающие в сиропе солнечного света -- глаза. Черные клубочки, по два в каждом из парящих объектов -- глаза, изливающие укольчатую, пронзающую дыхание ярость.
Медленно, не спеша (время еще позволяло), в задумчивости я шел по асфальтированной дорожке парка.
В очередной раз, пятый или шестой за сегодня, я спрашивал сам себя: "Зачем оно мне? Зачем мне все это надо"?
То, что случилось помимо моей воли и в чем я слегка поучаствовал, понятно: ключевым здесь является именно -- помимо моей воли. Но сейчас-то зачем я пытаюсь усугубить ситуацию и осознанно совершаю движение в сторону непонятного? "Почему бы попросту не забыть все те странности, -- спрашивал я себя, -- не отмахнуться от них?" Вопросы, вопросы, вопросы -- а где же ответы?
Возможно, все дело в том, что тридцать два года, точнее всю мою сознательную жизнь, я испытываю зудящую тягу к чему-то... необычному, эдакому, смешно сказать -- сказочному. Звучит очень глупо. Думать же о таком, да еще достаточно регулярно, наверное, вообще вершина идиотизма, но... не отпускает. Мысли о чудесах меня не оставляют.
Наша обычная жизнь в обычном мире совсем не плоха, по крайней мере мне на свою было бы грех жаловаться: семья, любовь, друзья, работа. Но... (и опять то самое "но"...) во мне все еще продолжает жить та детская неудовлетворенность, словно обида на мир, казавшийся вначале одним, а в итоге представший совершенно другим: чудес, тех самых, что приходили мне в детских снах, не бывает. Когда-то я принял это и с тех пор просто жил. ПРОСТО жил до тех пор, пока полтора месяца назад не встретился с Лехой.
Немыслимая записка, несохнущие ботинки и тот самый ощущаемый мною щелчок несуществующего механизма возникли как призрачное дуновение, настолько неуловимое, что я его не осознал. Лишь вчера, столкнувшись с умершим, но живым Лешкой на дороге между двух кладбищ, дуновение перестало быть не только призрачным, но и дуновением тоже. То был порыв урагана, разметавший туман моей жизни.
Я смутно помню свой шок и почти не помню своих поступков, но ощущение чего-то запредельного, невозможного и все же СУЩЕСТВУЮЩЕГО возникло в моем сознании и в доли секунды пропитало меня целиком. И теперь оно толкает вперед, превращая меня, совершенно нелюбопытного человека, в поборника этого порока: мне не только хочется узнать и понять, сейчас я хочу много большего -- я хочу видеть, прикасаться, участвовать.
Наверное, потому каждый мой шаг, приближающий к встрече, отдавался еще и легким импульсом страха: я боялся, что Леха, живой или не совсем, не придет.
Возможно, я настолько хотел увидеть нечто необычное, настолько загнал себя подобными мыслями, что вскоре у меня появилось ощущение, что с парком что-то не так. И с каждой секундой ощущение проявлялось все сильнее и сильнее.
Вначале вокруг я видел людей -- очень много людей. Взрослые и дети гуляли по дорожкам, катались на роликах, скейтах, велосипедах, но чем дальше я отходил от центрального входа, тем меньше отдыхающих я замечал. Казалось бы, природа, воздух, красота там, впереди, в глубине парка, иди и наслаждайся (на великах так вообще без вариантов), ан нет. Гуляющие предпочитали толкаться у ворот, на центральной аллее, а дальше не шли. Лишь изредка встречались одиночные выгульщики собак, да и то вид у них был, прямо сказать, не боевой -- растерянно-напуганный, что ли.
Предаваясь удивлению о странном поведении окружающих, я не заметил, как оказался перед длинной зеленой живой изгородью. Аккуратно постриженная посадка высотой около полутора метров рассекала парк поперек и отделяла от него изрядную и, как оказалось, очень красочную лесистую часть. Здесь я сошел с убегающей в сторону асфальтовой дорожки и по газону двинулся вдоль изгороди, пока не дошел до самого ее края.
Едва я зашел за изгородь, передо мной открылся вид, как с открытки: три дерева, густые и раскидистые, скамейка с выгнутой спинкой под ними и два фонаря по сторонам от нее. Возможно, виной тому удачный ракурс, но, так или иначе, представшая передо мной художественность навсегда запечатлелась в моей памяти.