Расшифровано временем(Повести и рассказы)
Шрифт:
Гурилев просидел в нише более часа. Дремал, думал, вяло сжевал кусочек жилистого сала с зачерствелой лепешкой, испеченной в тондыре, купленной женой на базаре как лакомство ему в дорогу… А дорога оказалась долгой, и до места он еще не добрался…
Зал был плохо освещен: лампа под потолком горела вполнакала. И от этого еще гуще казался задавленный махорочным дымом прокисший воздух. Вдруг тихо запели. Не по-русски. Голос звучал медленно, гортанно, вроде без слов. Но Гурилев догадывался, что слова есть. Он вслушивался в переливы мелодии, в мгновенные переходы ее с высоких регистров
Он встал, отряхнул пальто и вышел.
На выщербленных плитах перрона стыл размякший снег, раздавленный за день солдатскими сапогами. У дальней тупиковой ветки чернели коробки сгоревших вагонов. Меж их темными ребрами оранжево тлел закат, пробивавшийся сквозь истонченные ветром низкие сизые тучи.
Гурилев побрел в конец перрона. У деревянной будки продпункта переминалась солдатская очередь. Галдели, нетерпеливо топтались, передвигались к окошку медленно, протягивали продаттестаты в его светившуюся глубину. Навстречу высовывались две большие рыжеволосые руки и сбрасывали в растопыренно подставленное нутро вещмешка сухари, рыбные консервы, изморозно белые льдинки крепкого рафинада, пачки спрессованного пшенного концентрата, куски желтоватого жира — лярда.
Вдруг застекленная форточка оконца захлопнулась. По толпе судорогой пошло: «Закрыли!» — «Перерыв у них». — «Какой перерыв?!» — «Тыловые крысы!» — «На передовую бы их. Там без перерыва!» — «Надолго закрыли?» — «Говорят, шестнадцать часов без передыху работают». — «Я, может, через час на передовую уеду. Кто мне за сутки жратву вернет?» — «Убьют — не понадобится!» — «Не прите, хлопцы, стекло раздавите». — «Хрен с ним!» — «Ну-ка, шумни им!»…
Очередь плотнела, ворчала, угрожала, кто-то настойчиво забарабанил по стеклу. И тут подошел патруль — лейтенант и два солдата. Втиснулись.
Лейтенант крикнул:
— Спокойно, товарищи! Соблюдайте порядок! Я немедленно доложу коменданту и сообщу вам. Только — порядок. Все положенное отоварите.
Поворчав, люди утихли, но не расходились. Лейтенант же повернулся, заметил стоявшего в стороне Гурилева и, словно найдя спасение, шагнул к нему, переключая внимание толпы:
— Вы кто такой? Почему здесь? Документы!
Десятки глаз с хмурым любопытством ощупывали драповое пальто Гурилева, мерлушковую шапку, ботинки.
Гурилев понял нехитрый маневр лейтенанта, полез в карман. Но там было пусто. Изогнувшись, еще раз засунул руку поглубже. Бумажник исчез… Горячим потом облепило затылок и спину… Он помнил точно, что где лежало, и все же принялся суетливо и ненужно шарить по другим карманам, ощущая выжидательное молчание толпы.
Юное лицо лейтенанта насмешливо поворачивалось то вправо, то влево, будто говорило: «Видали, каков гусь?!»
— Документов нет. — Гурилев развел руками, извинительно улыбнулся.
— Я так и знал, — хмыкнул лейтенант. — Пройдемте в комендатуру.
Узкий темный коридорчик перед закрытой дверью был набит военными, больше — офицерами.
— Разрешите, товарищи, — строго сказал
Уже входя в кабинет коменданта, Гурилев услышал за спиной:
— Шпиона поймали, что ли…
— По виду не скажешь… Одет прилично…
— То-то и оно…
На табурете за квадратным ресторанным столом, перед двумя трофейными телефонами в кожаных футлярах, сидел человек в овчинной безрукавке, закрывавшей погоны. В гильзе от сорокапятимиллиметрового снаряда ярко горел высокий фитиль, пламя с черным венчиком копоти шевелило увеличенные тени, по углам комнаты стоял сумрак.
Лица коменданта Гурилев почти не видел. Низко опустив голову над бумагами, тот сильно, так, что двигалась кожа, тер ладонью лысеющий лоб.
Лейтенант, склонившись, что-то докладывал коменданту, а Гурилев измученно вспоминал, где он мог потерять документы.
— Воронков, — позвал комендант, — принеси табурет. Да соли подсыпь в бензин. Опять забыл? Смотри, оторвет мне голову эта гильза… И узнай, когда будет свет.
И только тут Гурилев заметил солдата, стоявшего у затемненного мешковиной окна. Тот ничего не ответил, вышел, следом за ним — и лейтенант со своим конвоем. Солдат тотчас вернулся с табуретом, поставил перед столом и лениво сказал:
— Соли нет, товарищ капитан. А свет обещали…
— Садитесь, — велел комендант Гурилеву.
Сидя, Гурилев теперь видел худощавое лицо капитана — изможденное, плохо, с царапинами, выбритое, с тенями под скулами, с глазами, залитыми усталостью. Комендант был немолод, а может, постоянное бессонье, напряжение нелегкой службы старили его, высоко обобрав светлые волосы по краям лба.
— Кто вы? Где документы? — понуро спросил комендант.
Гурилев ответил.
— А чем вы можете подтвердить, что вам был разрешен въезд в прифронтовую зону? Честным словом, правда? Мне этого мало… Как вы сказали ваша фамилия?
— Гурилев… Антон Борисович…
— Мало мне этого, допустим, товарищ Гурилев. С какой станции прибыли сюда?
— Пересаживался в Алпатьево.
Комендант снял трубку телефона:
— Амур, Амур, дай-ка мне Цветок… Алло!.. Гузенко?.. Здравствуй… Да так… Еще живой, как видишь… Жду литерный. А к ночи еще два… Слушай, твои люди никого не снимали с пятьсот веселого., что с Алпатьево пришел?.. Так… Понятно. Нашли чего-нибудь? Посмотри хорошенько… Нужно — Комендант бросил взгляд на Гурилева. — Всяко может быть… Жду. — положил трубку. — Вам придется погостить у меня, сказал капитан Гурилеву. — До выяснения.
— Как долго? — упавшим голосом спросил Гурилев понимая, что уговаривать, доказывать или спорить бесполезно.
— Не знаю, — ответил комендант. — Сейчас мне некогда, литерный встречать надо. Воронков, — позвал он солдата, — проводи в камеру…
«Камерой» оказалось просто помещение бывшей камеры хранения с нешироким входным проемом, запиравшимся складной дверью-решеткой, перед которой стоял часовой. Полки тут переоборудовали под нары Окон не было. В темноте Гурилев нащупал свободно место, положил вещмешок, лег, накрылся пальто. Из разных углов слышал дыхание и храп спящих, но раз глядеть никого и ничего не мог.