Шрифт:
Тихо! Очень странная тишина. В нашем доме так тихо бывает только ночью и всего-то пару часов.
Я люблю тишину, нет, не потому, что отдыхаю, — я думаю. Мечтаю и предаюсь воспоминаниям…
Сплю я очень даже хорошо и под вопли, и разговоры, и требования, и капризы моих младших сестры и брата.
Чего им ночью не спится, совершенно не понятно, но ночью у них время общения с родителями,
Они замечательные наши малыши. Я люблю их, очень-очень.
Мария Владимировна пяти лет от роду серьезная и романтичная пампушка. Любит рисовать, и у нее прилично получается, папа занимается с ней рисованием, хотя чем только папа не занимается. Он у нас что-то вроде няньки и училки одновременно. Правда, Марию Владимировну с недавнего времени отдали в детский сад, чтобы развивалась и общалась с детьми. Но думаю, что папина жена ,тетя Надя, просто посчитала, что мужу тяжело справляться с двумя малышами. Младшему Сереженьке год.
Да, вот если Машу никто Машей не называет, она как родилась, так сразу было видно, что это вовсе не Маша, а Мария Владимировна, то Сереженька нежный такой, как кукленок.
Вот так и живем. Я гуляю с ними и помогаю, как могу, а как же, они же родные мои.
Самое смешное, что на детской площадке Сереженьку считают моим сыном. Я сначала обижалась, а потом привыкла. Ну, пусть считают как хотят, от меня не убудет.
Даже наш сосед — дядя Семен — и то подкалывает меня при встрече, что дети мне очень к лицу и мамой я буду замечательной. Смешной он и хороший, но все такой же одинокий. Так же дружит с папой и тетей Надей, не пьет больше, тетя Надя его куда-то водила, что-то ему подшили, и он все, совсем завязал. Но хватит о нем.
Я рада, что у папы есть жена тетя Надя и малыши. Он ожил с их появлением. Да и забот у него столько, что он инвалидом себя давно не считает.
Был момент, когда он решил вернуться к работе. Как выразился тогда: «Я мужчина и должен зарабатывать». Левой рукой он давно владеет так, как будто у него их две. И работать вполне мог бы на прежней своей должности. Но его не взяли. Сказали, что инвалида держать не выгодно и его место давно занято более молодым и более перспективным архитектором с двумя руками.
Папа был убит, и даже не знаю, чем бы все это закончилось, если бы не тетя Надя и Мария Владимировна. Ради них он живет, ими он живет. Они его смысл.
Вру, конечно, не только они, но и я, а теперь и Сереженька.
Папа у меня самый лучший. Можете мне не верить, но это правда.
Тетя Надя так и работает в хирургии. Устает, дежурит, старается еще консультировать в частном центре, потому что семья большая, а пенсия у папы маленькая. Но она не ропщет, она любит.
Вот так я приобщилась к большой любви, поняла и почувствовала, что это такое.
И еще я поняла, что такое счастье. Очень приятно осознавать себя частичкой этого счастья. Я не забываю каждый день благодарить Бога не только за то, что просыпаюсь и впереди новый день, а еще за то, что у меня есть папа, и он жив, и он со мной, а еще за то, что у меня есть сестра, и брат, и семья.
Каюсь, зря я боялась тети Нади. Она мой друг. Почти мама.
Все сложилось, все. Я счастливая молодая девушка девятнадцати лет, я перешла на второй курс института, я достаточно хороша собой, хотя больше похожа на папу, чем на мою мать-кукушку.
Вот об этой кукушке я хотела бы сказать отдельно.
Все то время, как она бросила меня, я ждала ее. Ждала и любила. Пыталась понять, оправдать. Я знала, что оставшись с папой, сделала правильный выбор, хотя она предлагала и извинялась, и говорила, что те слова — «я пришла в этот дом одна, одна и уйду» — просто вылетели, что это она сгоряча, что пыталась насолить папе.
Но я же там была, и мое сердечко сжалось и кричало, а его она не слышала. Я много думала о ней и о себе. Интересно, она вообще когда-нибудь меня слышала?
И кого она слышала кроме себя? Нет, никого и никогда.
Как она могла уйти и бросить меня на папу в том состоянии, в котором он был?
Мне ведь тоже было страшно. Я с ужасом вспоминаю свое восприятие его после аварии. От моего родителя остались только глаза и душа. Я помню лицо все в порезах, тогда красных и очень контрастирующих с нездоровой белизной остальной кожи. Этот огромный рубец на его животе и отсутствие руки. Вы можете не понять меня. Сказать, что я должна была его жалеть. Может быть, вы правы, но в первую очередь, я должна была понять, что он тот же и что я его люблю, даже гораздо больше и крепче, чем любила до аварии.
Жалость — не то чувство, на котором можно строить отношения. А любовь — то.
Папа же перестал быть тем, кто просто дарил мне светлую жизнь, теперь процесс становился взаимным. Я его опора. Я тот человек, ради которого он должен был встать на ноги. Но я бы не справилась в одиночку, мне помогла Надя.
Он полюбил ее, а она смогла полюбить его таким, каким он стал.
<