Рассказ о непокое
Шрифт:
— То же самое слышу и от вас…
— Это же бессмыслица!
— Абсолютно с вами согласен.
Юрий Иванович взмолился:
— Идите же, берите билеты! Видите, кто-то подошел к кассе? Заберет броню, и мы останемся без билетов…
— Поедем следующим поездом.
Юрий Иванович перешел на суровый тон:
— Юра, вы пойдете брать билеты?
Я тоже занял холодно-официальную позицию:
— Нет, Юра, это вы пойдете брать билеты.
Мы помолчали некоторое время, каждый сдерживая раздражение, потом начали сначала:
— Юра, идите брать билеты!
— Нет,
— Я не пойду!
— И я не пойду!
Словом, курьерский пришел, постоял пять минут и отошел — на Москву, на Харьков; были в составе мягкий вагон, международный, вагон-ресторан… Но мы так к кассе и не подошли и билетов не взяли. Мы сидели у столика, сердито молчали и хлебали холодный чай. Очередной поезд должен был быть через полтора часа. Двадцать девять минут мы промолчали, на тридцатой Юрий Иванович холодно произнес:
— Если вы все-таки собираетесь ехать в Харьков, то информирую вас, что через минуту открывается касса к скорому номер пять — тоже есть международный и вагон-ресторан.
— Вот и отлично. Берите международный, мы еще успеем поужинать в вагоне-ресторане.
Окошечко кассы открылось. Оно было в каких-нибудь десяти шагах от нас. Мы даже видели кассира: черный, усатый, с лысиной.
— Ну, Юра?
— Ну, Юра?
Кассир выглядывал из окошечка, к кассе не подходил никто: ведь все уезжающие из Минеральных Вод заказывают себе билеты заранее, броня существует лишь для неотложных надобностей. Неотложных надобностей сегодня не было.
— Вы пойдете брать билеты? — с тоской спросил Юрий Иванович, когда до отхода поезда оставалось пять минут.
— А почему бы не пойти вам? — И меня томила тоска.
Послышался свисток кондуктора, прогудел паровоз, и поезд двинулся.
Мы выпили еще по стакану чая.
Тяжелое молчание нарушил я — через час, когда оставался час до очередного, третьего, поезда — пассажирского: в нем тоже был мягкий вагон, только не было вагона-ресторана и шел он до Харькова на четыре часа дольше. Я нарушил молчание первым, потому что мне стало тревожно и вообще нехорошо: я знал тяжелый, упрямый характер Юрия Ивановича. Впрочем, и мой, оказывается, был не лучше. Я начал издалека:
— Вы, Юра, не собираетесь ехать на съезд в Москву?
Юрий Иванович пожал плечами:
— Посмотрю… Как выйдет…
— Но ведь вас приглашают гостем… За подписью самого Алексея Максимовича.
Яновский молчал.
— Съезд начинается послезавтра. Надо непременно завтра быть в Харькове — хотя бы сменить летний костюм на темный и взять чистые сорочки. И завтра же вечером выехать. Иначе ведь мы опоздаем!
— Вполне возможно.
Окошечко кассы открылось. Выглянул усатый кассир. Ему было скучно — никто не подходил за билетами: все знали, что билетов все равно нет, можно получить только по броне.
С перрона донеслось сообщение — поезд уже приближался.
— Юра, — примирительно сказал я, — может быть, вы все-таки пойдете?
Юрий Иванович тоже сменил гневные интонации на ласковые:
— Может быть, вы все-таки подошли бы, Юра?
— Понимаете, Юра, это, конечно, глупо, но я не могу… эти десять рублей…
— Я тоже не могу, — чистосердечно признался и Юрий Иванович.
— Что же нам делать?
Поезд подошел и отошел, Была уже ночь — после двенадцати перрон был почти пустой, закрывался и ресторан. Да и сколько же можно хлестать чай? Мы вышли из ресторана и стали прохаживаться по пустынному перрону.
Подошел четвертый поезд. Это снова был скорый — с международным вагоном, но без ресторана. Потом подошел пятый — почтовый, с мягким вагоном. Он тоже ушел.
А мы прогуливались по перрону. Шестой и последний в эти сутки должен был быть что-то в половине третьего, совсем под утро. Ноги у нас уже гудели, мы страшно устали, и настроение было препаршивое: на съезд мы уже, совершенно очевидно, не поспеваем и вообще на душе был горький осадок, как в гимназии после провала на экзамене.
< image l:href="#"/>Когда после двух сообщили о прибытии поезда — то должен был быть товаро-пассажирский, который до Харькова плетется чуть не двое суток, а в Москву прибывает, кажется, на четвертые, — Юрию Ивановичу вдруг пришла в голову гениальная идея, он даже хлопнул себя по лбу, остановившись как вкопанный.
— Юра! — крикнул он. — Ведь мы можем сами не идти в кассу, а… поручить носильщику!
— Верно!.. — обрадовался я. Но тут же и засомневался. — Но ведь все равно в записке написано про… тово… долг… и мы, хоть и через носильщика, но ведь должны его передать. Значит, все равно даем взятку…
— М-да… Но… — Юрий Иванович пытался найти выход. — А мы просто дадим носильщику записку и деньги, а потом только спросим, сколько он потратил, не любопытствуя, сколько за билеты, а сколько…
Я улыбнулся со злой иронией:
— То есть обманем самих себя?
Юрий Иванович рассердился:
— Лучше обманывать себя, чем других…
Это был афоризм. А главное — мы уже выбились из сил. И ехать все равно надо было. На съезд или не на съезд. Не жить же нам здесь, на перроне вокзала Минеральные Воды! Да в конце концов не такая уж беда, если и опоздаем на съезд на один день.
Мы стали разыскивать на перроне носильщика.
Но носильщиков не было. Носильщики ушли спать: все курьерские, скорые и пассажирские поезда уже прошли, а к товаро-пассажирским носильщики не выходили: кто же ездит товаро-пассажирским? А кто и ездит, тот не берет носильщиков — сам таскает свои бебехи.
Тем временем к вокзалу, на далекий пятый или шестой путь, тяжело чахкая и отдуваясь, тихо подползал товаро-пассажирский. Десятка два красных товарных вагонов, два-три рефрижератора и несколько вагонов бывшего четвертого класса — этакие длинные "халабуды" с маленькими оконцами, покрашенные в серый цвет, у них и нижние и верхние полки сдвигаются вплотную — так что получаются сплошные пары, и на них пассажиры лежат вповалку. Когда-то, до революции, такие поезда называли "Максим Горький", потому что Горький, мол, с целью экономии ездил именно в таких поездах.