Рассказ?

Бланшо Морис

# “Я не хотела, чтобы вы привязывались к моим воспоминаниям. Поэтому я о себе и не вспомнила”.

# “Я о себе не помнила; помнившееся происходило не от меня”. — “Но вы же отлично знаете, для меня вы не были воспоминанием. В этом-то и крылось одно из наших затруднений. Помнили о себе вы — прямо передо мной, оставаясь для меня вне воспоминаний”. — “Однако же вспоминала я потому, что вы меня позвали”. — “Я хотел вам помочь”. — “Желая привести меня к самой себе?” — “Я хотел вам помочь — и ничего более”. — “Да, толика помощи идет на пользу”. — “Вы же знаете, мне выпала весьма скромная роль. Роль стены этой комнаты, я был предназначен возвращать то, что вам могло бы захотеться сказать”. — “Скромная роль. Однако

вы ждали, вы все время ждали”. — “Я ждал, — сказал он улыбаясь, — и делал это как нельзя лучше. Хорошей стене свойственно уметь ждать”. — “Вы ждали, — продолжала она. — Только вы не могли удовлетвориться ожиданием”. Прикинув, он почти согласился с этим: “Возможно; я сделал то, что мог. Но я не желал обрести в ожидании удовлетворение. Ждать, так ли тяжело это было?” — “Это было ужасно”. — “А когда мы пренебрегали ожиданием?” — “Ужаснее всего”. — “До такой степени?” — “До такой степени, вы меня как раз такой и видите”. Такою он ее и видел, закрывшей лицо руками, словно чтобы сделать еще незримее свое незримое страдание. Да, такою, какою он и должен был ее видеть.

Лицо, ставшее еще незримее из-за своей незримой муки.

# Он спросил у нее: “Но разве у вас нет такого чувства, будто я пришел вас здесь искать и нашел? К чему тогда все остальное?” — “Может быть, и отыскали, но не найдя меня”. — “Что вы хотите сказать?” — “Что вы не знаете, кого нашли”. Он воспринял это с легкостью: “Ну конечно, но это только добавляет всему красоты. Я признаю, что вы мне столь же незнакомы, как и близки. Это чудесное ощущение”. — “Она вам незнакома, я же только близка, это-то вы и ощущаете”. — “Я ощущаю все по-иному. Через вас я близок с тем, что нам обоим незнакомо”. — “Боюсь, что незнакомо по-разному”. — “Почему вы говорите об этом так грустно?”

# Он долго верил, что не столь важен секрет, сколько к нему приближение. Но здесь приближение не приближало. Он никогда не становился ни ближе, ни дальше. Стоило, стало быть, к нему не приближаться, а ориентироваться только на внимание.

# “Вы никогда ко мне не обращаетесь — только к тому во мне секрету, от которого я отрезана и который словно мой собственный разрыв”.

# “У вас ощущение, что вы здесь тайком, по секрету. Но все же вы здесь вместе со мной”. — “Если бы меня здесь с вами не было, не было бы и такой секретности. Секрет в том, чтобы быть здесь с вами. Да и к чему говорить о какой-то тайне, каком-то секрете? Эти слова вызывают у меня ужас”. — “Верно. Но мы здесь, чтобы открыть то, что им хотелось бы от нас скрыть”. — “Во всем этом нет ничего таинственного, мы делаем тайну из ничего”.

Когда он смотрел на нее, он отчетливо понимал, что тайна — слово, которое, как она говорила, вызывало у нее ужас — тоже была вся целиком в этом зримом присутствии явлена, явленность, которая ясностью того, что всего-навсего зримо, предотвращала мрак истинной ночи. И все же явленность присутствия не делала тайну присутствующей, как ничуть ее и не проясняла; он не сказал бы, что это присутствие было таинственным, напротив, оно до такой степени оказывалось тайны лишено, что оставляло ее без прикрытия, ее, однако, не раскрывая.

# Таинственное, то, что остается без прикрытия, не раскрываясь.

# А когда она об этом говорила? Не объяснялась ли таинственность тем, что она об этом говорила?

# Секрет тяготит ее не потому, что домогается высказывания — такое попросту невозможно, — но весом, который он придает всем остальным словам, в том числе и самым поверхностным, и самым легким, требуя, чтобы кроме него все, что может быть сказано, было сказано. Эта безмерная потребность в тщетных словах делает их одинаково важными, одинаково безразличными. Ни одно не важнее других. Важно, чтобы все они были в равной степени сказаны — равенство, в котором они исчерпываются, но не исчерпывается

возможность их сказать.

# Не кроется ли за всем этим то, что его проявляет и делает явным?

# “Все то, что я вам не сказала, в вас уже где-то забыто”. — “Забыто, но не во мне”. — “И в вас тоже”. Он задумался: “Мне кажется, что если бы вы смогли сказать мне все, все, что возможно сказать, кроме одной только вещи, я бы узнал ее определеннее, чем если бы вы напрямую ею со мной поделились: она была бы мне предоставлена, оставаясь на свободе”. — “Но вы хотите саму мою жизнь. Коли мне нечего больше сказать, так, значит, у меня ничего не осталось и от жизни”. — “Не совсем вашу жизнь; напротив, вашу жизнь я и приберегаю”. — “Тогда вы хотите большего, чем моя жизнь”.

# “Сделай так… ” — “Даже когда вы заговорите, нет никакой уверенности, что вы окажетесь об этом осведомлены. Быть может, вы всегда будете говорить со мной не иначе, как о том не ведая. Вас освободит речь, про которую вы не узнаете, что мне ее сказали”. — “Но узнаете, что я сказала, вы. Вы будете там, чтобы меня об этом уведомить”. — “Я буду там. Но что же все-таки уведомит меня самого? Как я узнаю, то ли это, что я должен услышать, и правильно ли я это слышу?” — “Вы заставите услышать это в свою очередь и меня”. — “А вдруг станется, что я безмолвно, как и нужно, слушаю то, что не способен пересказать. А если и верно все говорю, то услышите вы меня, себя вы не услышите”. Она, казалось, удивилась: “Вы же отлично знаете, что я не должна в самом деле слышать то, что говорю”. Затем, внезапно: “Как только вы меня услышите, я узнаю об этом: может, даже раньше, чем вы сами об этом узнаете”. — “Вы хотите сказать, что заметите это по моему виду, что я словно бы изменюсь?” Но она радостно повторила: “Я узнаю об этом, узнаю”.

# Разговаривая, медля с разговором.

Почему, разговаривая, она медлила говорить?

Секрет — до чего грубое слово — был не чем иным, как самим фактом, что она говорила и медлила говорить.

Если она медлила говорить, это различающее промедление поддерживало открытым место, куда, подчиняясь влечению, являлось безразличное присутствие, явленность, которую ей надлежало, не дав себя въяве узреть, каждый раз делать зримой.

Спокойно дожидаясь, пока это безразличное различие проявится в присутствии.

# “Сделай это, прошу тебя”. — “Нет, ты меня об этом не просишь”.

Молчаливая; не молчаливая, а чуждая молчанию, ни о чем не говоря, эта явленность в присутствие.

“Уговаривай меня, даже если ты меня и не уговариваешь”. — “Но в чем мне нужно вас уговаривать?” — “Уговаривай меня”.

# “Дай мне это”. — “Я не могу дать вам то, чего не имею”. — “Дай мне это”. — “Я не могу дать вам то, что не в моей власти. В крайнем случае — мою жизнь, но это…” — “Дай мне это”.

“Другого дара нет”. — “Как же мне этого достичь?” — “Не знаю. Знаю только, что у вас этого прошу, буду просить до самого конца”.

# Молчаливая; не молчаливая, а чуждая молчанию, ни о чем не говоря, эта явленность в присутствие.

Сколь она была отважна, указав ему на нее чуть ли не пальцем. Сколь он был медлителен в понимании этого жеста. Теперь-то он все понимал, это было самое меньшее, что он чувствовал себя обязанным сделать, он понимал даже, что из-за своей явленности в присутствие она чувствовала себя как бы ущербной, неудовлетворенной и все же успокоенной, скинувшей ношу самой себя, не будучи обязана помнить, чем же она была, а попросту подпадая влиянию этого безразличного различия, своей явленности. Он был готов идти вперед по открытой подобной мыслью дороге, предчувствуя, что должен будет ответить, коли откликается на ее присутствие, на точно такое же разоблачение присутствия уже собственного. Но до подобной справедливости ему было еще далеко.