Расскажи мне, как живешь
Шрифт:
Новый Завет становится очень близким, когда я прошу Макса пересказать мне суть его долгих разговоров с шейхом, потому что их разговоры состоят почти полностью из иносказаний – чтобы высказать свои желания и просьбы, вы рассказываете историю, соответствующую данному случаю, собеседник отвечает другой историей, которая содержит возражения, и так далее. Ничто никогда не облекается в простые слова.
Притча о Добром Самаритянине здесь обладает реальностью, которой у нее не может быть в атмосфере многолюдных улиц, полиции, машин «Скорой помощи», больниц и социальной помощи. Если бы человек упал у обочины широкой
Многие ли из нас, внезапно спрашивает Макс, действительно помогли бы человеку в беде в таких условиях, когда нет ни свидетелей, ни влияния общественного мнения, и никто не узнает и не осудит за то, что помощь не была оказана?
«Все, конечно же, помогли бы», – твердо говорит Полковник.
«Нет, но помогли бы они? – настаивает Макс. – Человек лежит, умирает. Вспомните, смерть здесь не так уж важна. Вы торопитесь. У вас дело. Вам не хочется задерживаться и брать на себя хлопоты. Этот человек для вас ничего не значит. И никто никогда не узнает, если вы просто поспешите дальше, сказав себе, что в конце концов это не ваше дело, да и кто-нибудь еще сейчас подойдет, и т. д. и т. д.».
Мы все сидим и думаем, и мы все, мне кажется, немного сбиты с толку. Так ли уж мы уверены в самом деле в нашей глубокой гуманности?
После долгой паузы Бампс медленно произносит: «Я думаю, я бы помог... Да, я думаю, помог бы. Может быть, я бы сперва уехал, но потом, наверное, устыдился бы и вернулся».
Полковник соглашается:
«Именно так; чувствовал бы себя неприятно».
Макс говорит, что он думает, что он бы помог тоже, но он в себе далеко не так уверен, как ему хотелось бы, и я соглашаюсь с ним.
Некоторое время мы все сидим молча, а затем я замечаю, что, как всегда, Мак не принял участия в обсуждении.
«Что бы вы сделали, Мак?»
Мак слегка вздрагивает, выходя из приятной отрешенности.
«Я? – голос у него слегка удивленный. – О, я бы поехал дальше. Я бы не остановился».
«Вы бы не остановились, точно?!
Мы все с интересом смотрим на Мака; он качает головой.
«Здесь так много людей умирает. Чувствуешь, что немного раньше или немного позже, это уже не разница. Я, во всяком случае, не рассчитывал бы, что кто-нибудь станет останавливаться из-за меня».
Да, это правда. Мак на это не рассчитывал бы.
А он продолжает мягким тоном:
«Я думаю, гораздо лучше продолжать заниматься своим делом, не отвлекаясь постоянно из-за посторонних людей и событий».
Мы смотрим с еще большим интересом. Неожиданно мне приходит мысль:
«Но если бы, Мак, – говорю я, – если бы это была лошадь?»
«О, лошадь! – говорит Мак, внезапно становясь вполне человеческим и живым существом, и совсем не отстраненным. – Это было бы совсем другое дело! Конечно же, я бы сделал для лошади все, что я бы мог».
Мы все хохочем, а он выглядит удивленным.
* * *
Сегодня, определенно, был День Запора.
Здоровье Абд эс Саляма несколько дней оставалось жгучей темой. Все виды слабительных были испробованы на нем. В результате теперь он «очень ослаб», по его словам. «Я бы хотел поехать в Камышлы, Хвайя, чтобы меня кольнули иглой, чтобы восстановить силы».
Еще более опасно состояние некоего Салеха Хассана, чьи внутренности упорно не поддаются никакому лечению, начиная с осторожного применения «Эно» и кончая полбутылкой касторки.
Макс прибегает к лошадиному лекарству доктора из Камышлы. Больному дается огромная доза, а затем Макс говорит ему, что если его желудок «подействует до заката», он получит большой бакшиш.
Его друзья и родные тотчас сплотились вокруг него. Всю вторую половину дня они заняты тем, что водят его вновь и вновь вокруг городища, подбадривая и понуждая криками, беспокойно поглядывая в то же время на клонящееся к закату солнце.
Надежды на успех остается мало, но через четверть часа после Fidos мы слышим радостные возгласы и крики. Новость распространяется как пожар на ветру! Шлюзы раскрылись! Окруженного полной энтузиазма толпой бледного страдальца торжественно ведут к дому получить обещанную награду!
* * *
Субри, все больше забирая власть, твердо взял в свои руки наше хозяйство на Браке, при этом он считает, что оно далеко не так величественно, как ему следует быть! Он, как и все остальные, очень озабочен нашей «репутацией». Он убедил Михеля пренебречь экономией и купить мисочки для супа на базаре в Камышлы. Они и огромная суповая миска появляются каждый вечер и занимают слишком много места на единственном маленьком столе, так что все остальное приходится устанавливать в положении неустойчивого равновесия на кровати! Идея Ферхида, что любое блюдо можно положить себе на тарелку и есть с помощью одного только ножа, также отметена, и появляется странный ассортимент столовых принадлежностей. Субри, кроме того, купает Хайю, вычесывает узлы из ее шерсти с помощью гребенки (неохотно купленной Михелем) и даже завязывает ей на шее бант из дешевого розового шелка. Хайю преданна ему!
Приезжает жена водовоза и трое из его десяти детей. («Это твоя вина», – с укором говорит мне Макс.) Это склонная ныть и довольно неприятная женщина, а дети на редкость малопривлекательны. Их носы, прямо сказать, в отвратительном состоянии. Почему это именно у человеческих детенышей носы всегда текут, если оставить их в естественном состоянии? Котята, щенки, ослята вроде бы никогда не страдают этим недугом!
Благодарные родители наказывают своим детям целовать рукава их благодетелей при любой возможности, и они считают своей обязанностью это выполнять, невзирая на все наши старания избежать этой церемонии! После этого их носы выглядят гораздо лучше, а я вижу, что Макс разглядывает свой рукав с определенным недоверием!
В последние дни мы раздали много аспирина против головной боли. Стоит жара и ходят грозовые тучи. Люди прибегают к помощи и восточной, и западной науки. Проглотив наш аспирин, они спешат к шейху, который любезно кладет им на лоб докрасна раскаленные металлические диски, «чтобы изгнать злого духа». Я не знаю, кому приписывается честь исцеления!
Сегодня утром в нашей спальне обнаружена змея, ее нашел Мансур, придя исполнять свою «службу». Она лежит в корзинке под умывальником. Большое волнение. Все сбегаются, чтобы участвовать в ее убивании. Последующие три ночи я настороженно прислушиваюсь к шорохам, прежде чем заснуть. Потом забываю.