Расскажи мне обо мне…
Шрифт:
– Да есть у меня миксер, и не один…. Только так как-то душевнее получается. И вкуснее. Все говорят.
– Ладно, попробуем, – он продолжал накручивать венчик. – Продолжу. С Найтой, это обезьяна, мы развернулись вовсю. Из маленькой самочки шимпанзе, нежно орехового цвета мы сотворили огромного, черного как смоль самца. Операция прошла удачно. Когда она открыла глаза, то узнала всех, улыбалась… Мы были на седьмом небе… Идиоты!… И я самый большой. Потому что как только мы сняли все простыни и она увидела свои руки… – он отложил кастрюлю, тяжело сел, взялся за виски, – …ведь это было только вчера…
– Значит,
– Да… Боже! Обезьян нельзя держать в клетках! Они все понимают! Они действительно наши меньшие братья. …У нее стояли волосы дыбом. Она начала дергать себя за шерсть. Она плакала, кричала, рычала, звала нас на помощь, а уж когда увидела свое "мужское достоинство"… Ведь у нее два раза были детеныши… И она все-все понимала! И, кто знает, может, помнила ласки своего друга… И теперь объяснить случившееся ей никто уже не мог. Ей ввели успокоительное. Думали, обойдется как-нибудь… Она проспала тревожным сном всего ничего, очень быстро очнулась, организм-то крепкий, и… сошла с ума. Хотя о животных так и не говорят… Смотреть на нее страшно, все время вводят успокоительное, и долго она не протянет…
Какое-то время оба молчали. Потом она подошла, положила ему руку на плечо:
– Я не передумаю. И не надейтесь. Как я поняла, из людей я буду первой? Но, почему же все-таки я?
Кирилл тяжело вздохнул, потом грустно улыбнулся своей замечательной детской улыбкой:
– А, может, я в вас влюбился? – он театрально взял ее старую, но очень ухоженную, с изящным маникюром руку и поцеловал. – И хочу побывать в роли принца разбудившего спящую красавицу?
– Ценю ваш юмор. Только… – теперь она тяжело села. – Вы, вообще-то, затронули страшную тему… Вы хоть представляете себе, что это значит – быть в душе молодой? Хочется нравиться, хочется любить, хочется быть желанной, и отнюдь не Пантелеичем… Постельных сцен хочется, черт возьми! А потом смотреть на себя в зеркало и… – она махнула рукой. – Не спящая красавица, а лягушка. Ну да, ведь у вас в лягушках большой опыт…
– Из царевн-лягушек вы будете первой, – он все еще держал ее руку в своей. – И красавицей будете. Обещаю.
– Я могла бы делать пластические операции, – задумчиво продолжала она, – денег хватает… только все это как-то неправильно, по-моему. Да и всему свой срок. Когда еще можно было – у нас не делали, на запад по этому поводу выезжать не разрешали, а сейчас уже и бесполезно. А то получится, как в том анекдоте – "это у вас не родинка на подбородке, а пупочек"…
Зазвонил телефон. Она взяла трубку.
– Бабуля! – Вита. Как всегда веселая. – Я рядом! Ну, я к тебе еду! Не одна! Что купить? Тортик? Или у тебя есть что-нибудь вкусненькое? Со мной такой троглодитище! Ну, круто-о-ой! Я верхом на "Харлее", прикинь? Не хило?
Кирилл, сделав страшные глаза, махал руками.
– Вита, Вита, подожди, не тарахти. У меня гость. Не сегодня.
– Гость? Ну и что? – потом она запнулась, и восторженно-тоненько: – Настоящий мужчи-и-инка?
– Ну, – она хмыкнула, посмотрев на Кирилла, – в общем… да.
– Ой, бабуленька, ну, наконец-то! – Вита аж взвизгивала. – Ну, сколько ж можно себя блюсти? Ой, ну как я рада! Ну, отпад! – потом куда-то вбок, решительно: – У бабули любовник! Разворачивай! –
Она положила трубку, улыбалась.
– Это моя внучка. Вернее правнучка. Ее Викторией зовут. Нина – это жена моего внука – так назвала. Как она ее родила, одному богу известно. Девять месяцев мучений. Диагнозы один страшнее другого. И все-таки она победила. Победа – Виктория. Хотите – верьте, хотите – нет, мы с ней как подружки. Вы слышали ее реакцию?
– Да, связь хорошая, да и она не из тихих… – улыбнулся Кирилл, а потом, довольно посмеиваясь, сказал: – Давненько не был любовником!
– У них сейчас все мысли вокруг этого. Возраст, что поделаешь! А вот моя старшая дочь сейчас уже пошла бы пить валидол, и потом еще неделю бы нудела по телефону, что "да как можно знакомиться на улице!", "да в таком возрасте!", "да о чем ты вообще думаешь?!", "а может он жулик!", ну, и в том же духе. Но я ее не виню. Себя виню. Я их с младшей – Оксаной – и не воспитывала вовсе. Все, казалось, они еще малы, успею. Работа, муж… А очнулась, когда они уже стали взрослыми. Каждая со своим характером, своими странностями и особенностями. Хотя, надо было бы понять, что блокадные дети взрослеют быстрее…
– Вы и блокаду перенесли?
– Да, я вообще-то из Питера. Мама до моего рождения танцевала в Мариинке. Отец – инженер. Бабушки-дедушки сплошь интеллигенты-аристократы. До сих пор не понимаю, как это все репрессии мимо нас прошли? Как заговоренные были! Слушайте, вы долго меня мучить будете? Досказывайте вашу лекцию. Или уже передумали?
– Ага, значит, кое-что из нервов все-таки осталось? Это хорошо, иначе, что же это за молодая девушка без нервов? А повизжать при виде мышки? – Кирилл опять развеселился. – У нас их много!
– И все же.
– И все же осталось чуть-чуть. Значит, почему вы? Да, мальчики-калеки не задумываясь пошли бы на это. Но, ведь нет никаких гарантий! Мы не имеем права так рисковать, тем более с ними. Они живы! …хоть и без ног. Они личности, люди! …хоть и без рук… Они еще слишком молоды! До них дойдет очередь, но только тогда, когда эта операция будет сродни удалению аппендицита. И еще есть их родственники. Вы подумали, как будет вопить пресса, если такой мальчик что-то забудет, хотя бы свой прошлогодний насморк? Зомбирование! Роботы-люди! Новое пушечное мясо! Я уже почти наяву вижу эти заголовки в газетах. Не скрою, еще, когда мы готовили к операции кошек-мышек, о людях уже были мысли. "Спонсоры" сразу же предложили: бомжи, одинокие старики и даже совершенно здоровые люди… которых, я думаю, могли бы нам просто выкрасть…
– Вы работаете в чудовищном месте, – она смотрела настороженно. – И много через вас прошло… этих… бездомных… и… выкраденных?
Кирилл как-то сник, устало потер виски.
– Вы мне не верите. Да я бы тоже не поверил. Но, лучше подумайте о моем рассказе. Люди до настоящего времени нам были просто не нужны. Да, мы выращивали отдельные органы, но для этого их не нужно отрезать. Вот мой палец, – он вытянул вперед свой длинный тонкий мизинец, – он не родной, старый-родной безнадежно пострадал в одном адском растворе, и его пришлось удалить. Видите тоненький шрам-колечко? Это отцова работа. Сделали зеркальную копию с другой руки и пришили.