Рассказы и повести
Шрифт:
— А гроши? — спросил извозчик.
— Гроши нема, проше пана… То хлопчик з Москвы, то бардзо добрый хлопчик, то сын поручника Червоной Армии, проше пана! — без умолку говорил Бронек.
Старик оглянулся на Мишу, подвигал седыми бровями:
— Добже! Тильки прендко! (Только быстро!)
— Прендко, прендко! — обрадовался Бронек. Они с Юргисом помогли Мише взобраться на потёртое мягкое сиденье, сами уселись рядом, и коляска покатилась на толстых, дутых шинах.
Так-то Мише пришлось всё-таки впервые в жизни проехаться на настоящем извозчике —
У ворот госпиталя стоял с метлой дядя Корней. Он с удивлением уставился на извозчика и его пассажиров.
— Дядя Корней, — сказал Миша, — позовите, пожалуйста, папу.
— Что случилось?
— Ничего, дядя Корней! Позовите его…
Дядя Корней побежал к главному корпусу.
А Броней и Юргис помогли Мише добраться до флигелька. Миша хотел было лечь, но, подумав, сел на стул.
Открылась дверь, вбежал папа:
— Миша, что с тобой?
— Ничего, папа, не беспокойся. Просто немножко балкой прищемило ногу, и всё.
— Какой балкой?… А ну, ложись!
Папа мигом разрезал шнурок, снял ботинок, сдёрнул чулок и принялся осматривать пальцы.
— Ну, вот что, — сказал он немного погодя, — твоё счастье, что ты был обутый. — Он поднял грязный, покрытый белой пылью ботинок с продавленным носком. — Видишь, какой твёрдый носок! Потрогай. Вот ему кланяйся за то, что он тебе пальцы спас. — Он бросил ботинок под кровать. — Всё-таки дней пять тебе полежать придётся.
— Пять дней! — закричал Миша. — Нет, папа, пять дней никак нельзя.
— Льзя — нельзя, а придётся. А вам, друзья, спасибо, что помогли этому непутёвому человеку.
Юргис и Бронек вышли из флигелька и отправились опять на Зверинец. А папа сделал Мише примочку, бинтом ловко перевязал ступню и сказал:
— Никак я не думал, что ты станешь моим пациентом. В госпиталь, что ли, тебя положить?
Миша испугался:
— А разве надо?
— В Москву бы тебя, такого-сякого, — сказал папа, завязывая концы марли бантиком. — Вот! А теперь лежи-полёживай. — Он нагнулся к Мише: — Ну что, Мишук? Больно?
Миша лёг поудобней, стиснул зубы, чтобы не простонать, и сказал:
— Нет, папа, ни капельки. Просто, знаешь, ноет немножко.
Глава седьмая
МЕДНОЕ КОЛЬЦО
Скучно было Мише одному лежать во флигельке. Он привык бегать, прыгать, а тут лежи как привязанный. Папа с утра уходил в свой госпиталь. Книги, какие нашлись, Миша все перечитал, письма, кому можно было, написал… Одно утешение: Онуте каждый вечер приходила его проведывать.
За эти дни она, кажется, ещё больше похудела. Руки и ноги у неё стали совсем чёрными, и только лицо под косынкой по-прежнему оставалось бледным. Она осторожно присаживалась на краешек стула подле Мишиной койки и подробно рассказывала о том, как идёт работа на Зверинце.
Она рассказывала: дела идут хорошо. Ребята стараются. Бронек сделал из железа жёлоб и теперь
Она вскочила и стала показывать, как ребята вытаскивали Антанаса и как он вылез из трубы чёрный, страшный такой. Она сделала большие глаза и растопырила все пальцы на руках. Миша засмеялся. Онуте тоже засмеялась и продолжала рассказывать. Юзеку надоело копаться, он больше не ходит. И Зеличок больше не ходит. А командует всеми Юргис и Бронек.
— А они не ссорятся? — спрашивал, Миша.
— Ни… Они ж работают, — отвечала Оиуте. Однажды она притащила огромную куклу с нарисованными чернильным карандашом круглыми глазами и маленьким ротиком. Кукла была старая, из её полотняного живота так и сыпались опилки, но Онуте нежно прижимала её к себе.
— Кто это? — удивился Миша.
— То Моника. То я там нашла. То мама сшила, а папа глаза написал.
Она стала баюкать Монику, приговаривая:
Моникутс, Моняле, Моникуте, Моняле…Вдруг она посадила Монику на койку рядом с Мишей и сказала:
— Вот, Моняле, то мальчик из Москвы. То хороший мальчик. Он…
Она смутилась, подхватила Монику и убежала. Миша потом долго стряхивал опилки с одеяла.
Вечером он стал уговаривать папу:
— Папа, мне уж ничего не больно! Можно мне ходить?
Папа размотал бинт, осмотрел Мишину ногу. Опухоль прошла, и только ногти на двух пальцах — на большом и указательном — ещё были чёрными.
— Ходить можно, — сказал папа, — но только по комнате.
— Ладно, — ответил Миша.
А на следующее утро, как только папа ушёл в госпиталь, он встал и, прихрамывая, отправился на Зверинец.
Издали ещё, с моста, он посмотрел на знакомые развалины и не узнал их. Куда девалась вся беспорядочная груда обломков? Отдельно, столбиком, собраны кирпичи, отдельно — черепица, отдельно — остатки стульев, столов, кроватей… Самый дом выглядит необычно, потому что передней стены нет. Видны обе комнаты, перегородка между ними, затоптанный извёсткой пол, зелёные обои… Видно, как Онуте бродит из комнаты в комнату с опущенной головой.
Не один узел перетащила Онуте в сторожку к дяде Корнею. Остатки белья, старые вещи, платья, книги — она всё подобрала, всё отнесла…
Первым заметил Мишу Броиек. Он был без каски. Его зелёные глаза ярко блестели на тёмном, загоревшем лице.
— Хлопцы! — закричал он. — Москва! Як нога, Москва?
— Уже прошла, — отвечал Миша. — Как вы много сделали! Вот здорово!
Остатки дома теперь были похожи на огромную кирпичную коробку без крыши и без передней стены, как в театре. Мише казалось, что сейчас опустится занавес, а потом поднимется — и на сцене будет другая декорация. Ребята, сновавшие взад-вперёд по этой коробке, казались актёрами, точь-в-точь как в Центральном детском театре в Москве.