Рассказы и повести
Шрифт:
Миша, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, смотрел на мелькающие окна. Во всех окнах были военные.
Вот прошёл первый вагон, второй… четвёртый… шестой… Ни в одном окне мамы не было.
Миша обернулся к дяде Корнею:
— Где же она, дядя Корней?
— Не видать?
— Не видать! — горько отозвался Миша.
И вдруг он сквозь сутолоку вокзала, стук колёс, шипенье паровоза и шум радио услышал родной голос:
— Миша!
— Мама! — закричал он, ещё не видя её. Мама стояла на ступеньках шестого вагона в хорошо знакомом Мише тёмно-зелёном
— Мама! Мама!.. — кричал Миша и бежал за вагоном, который шёл всё медленнее.
— Миша, подожди! Не прыгай!
— Мама, не буду! Мама!
Через минуту мама уже стояла на перроне, целовала Мишу и гладила его по голове «против шерсти».
— Ну-ка, покажись, какой ты! — Мама то прижимала Мишу к себе, то слегка отстраняла его, чтобы получше разглядеть. — Нет, ничего, поправился, молодец! Видно, папа лучше кормит, чем мама. А где же он сам?
— Мама, ему некогда, он занят! Пойдём скорей, а то поезд недолго…
Миша потащил маму в вагон. Там было тесно, накурено.
— Где твоё место? А, знаю, здесь!
Он увидел мамину большую чёрную папку для рисования, которая лежала на полке. На столике лежала толстая книга. Под полкой стоял потёртый тёмно-синий, знакомый Мише с самых ранних лет чемодан, в котором один замок запирался хорошо, а другой не слушался и отскакивал.
Миша нагнулся и стал вытаскивать мамин чемодан из-под полки.
— Погоди, Миша! Ты куда его?
— В машину. Там машина ждёт — «виллис». И дядя Корней. У него знаешь какая фамилия? Обновка. Правда, смешная? — говорил Миша, изо всех сил дёргая тяжёлый чемодан.
— Погоди! — сказала мама. — Пускай там стоит. Ведь мне дальше ехать…
Миша выпрямился:
— Дальше?
— Ну да, — сказала мама. — Я ведь еду на фронт.
Миша растерялся:
— Как — на фронт? Что ты, мама? Ведь ты писала: «Встречайте»…
Мама невесело засмеялась:
— Чудаки какие! Как же вы могли так подумать? Ведь вы же знали… — Она привлекла Мишу к себе и поерошила его чёлку. — Правда, я сама виновата. Надо было мне писать: «Проездом на фронт встречайте».
— Конечно, — сказал Миша. — А там ещё папа ждёт…
— Я думала — вы поймёте!.. Ничего не поделаешь. Теперь уж на обратном пути. Так и передай папе.
За окном заверещал свисток.
— Миша, сейчас тронется! Скорей!
Расталкивая народ, они побежали к выходу. Миша неловко поцеловал маму в щёку, она его — в мокрый глаз.
Паровоз рявкнул. Миша спрыгнул на перрон.
— Миша, постой! Я ведь тебе письмо привезла.
Мама бросилась в вагон. Поезд тронулся. Миша побежал за вагоном. Наконец в окне показались мамины руки. Они торопливо перелистывали толстую книгу. Поезд прибавлял ходу. Мама всё теребила книгу. Наконец она сердито встряхнула её.
Из книги выпал белый треугольник. Он неторопливо покружился в воздухе, точно бумажный голубь, и упал на изрытый асфальт перрона.
Миша поднял его и долго махал бумажным голубем вслед уходившему на
Глава третья
ПИСЬМО ИЗ МОСКВЫ
Папа очень расстроился, когда Миша вернулся во флигелёк без мамы.
— Как же так? — досадовал он. — Вот, могли повидаться!..
Мише даже жалко его стало:
— Ничего, папа! Она зато на обратном пути заедет. Я и сам видел её всего-то десять минуточек!
Так бывало часто в военное время. Люди встречались для того, чтобы сразу опять разлучиться. И никто не знал, где и когда придётся свидеться. Да и придётся ли? Поэтому тогда писали много писем, только не такие, как сейчас, а большей частью без марок, без конвертов — треугольные бумажные «голуби» с печатью: «Проверено военной цензурой».
Попадались и вовсе диковинные письма. Один человек, который работал на фашистской каторге в лесу по сплаву, топором на чурбачке вырезал слова: «Нахожусь там-то, пока жив», вырезал адрес и пустил чурбачок по реке. Добрые люди выловили чурбачок и передавали его из рук в руки, пока деревянное письмо не дошло до места.
…Как только Миша развернул бумажный треугольник, который привезла мама, он сразу же узнал крупный, прямой почерк Лины Незвановой.
Миша стал читать. Лина подробно рассказывала о том, как она прочитала Мишино письмо на сборе и как ребята обсуждали его. Мише живо представилась пионерская комната на втором этаже, недалеко от учительской, ребята, сидящие за длинным столом. Ему представилось, как его письмо обсуждают па сборе.
Вот первым выскочил непоседа Ной-не-ной:
— Ребята, — сказал он, — мне очень жалко Зелёненького. Давайте напишем Денисьсву, чтобы он привёз его в Москву, а мы уж тут как-нибудь сообща будем его воспитывать.
— А мне, — сказал Митя Попов, — очень понравился дядя Корней. Давайте пошлём ему какой-нибудь подарок.
— Постойте! — сказал Олежка. — Вот Миша пишет про какой-то подвал. Я не понимаю, почему он не доберётся до этого подвала, почему не узнает, в чём там дело. Я не понимаю…
Олега перебил Хаким:
— Если бы я там был, я бы давно разобрал дом и узнал, что там за ящики, и куда девался папа этой девочки, и всё.
«Словом, — писала Лина, — все выступали в таком духе, что тебе надо обязательно добраться до подвала и помочь этой девочке-сиротке, о которой ты пишешь. Ребята даже так говорили: «Давайте все поедем к Мише и поможем ему…»»
Миша перевернул страницу.
«Дорогой Миша, ты пишешь «дышет» вместо «дышит» и «тратуар» вместо «тротуар». А про запятые ты и вовсе забываешь. Надо подтянуться. Война войной, а запятые ставить полагается».
Миша покраснел.
В самом конце Лина писала:
«Я по-прежнему работаю в цехе. Устаю, конечно, но это ничего. Зато когда бывает салют, мне кажется, будто в свете ракет есть и моя искорка. А салюты бывают каждый вечер.
Миша, скоро первое сентября, смотри не опоздай. Привет от всех ребят. Лина Незванова».