Рассказы и сказки
Шрифт:
Причал был мокрый. Он пах сырым деревом, нефтью, морем.
Вовка подошёл к краю причала, стал на колени, свесил голову. Внизу светилось красноватое дно. На мелком песке качались чахлые кустики водорослей. Около смятой консервной банки копошилась небольшая, коричневого цвета плоская рыба.
Вовка заметил рядом с собой проволоку, поднял её, выпрямил и, опустив в воду, шевельнул банку.
Коричневая рыба, вместо того чтобы удрать, привсплыла, повисла вниз головой и уставилась на банку круглыми выпуклыми глазами.
Вовка заметил, что из головы у неё растут тоненькие, покрытые присосками пальчики.
«Чудеса! У рыбы, да ещё на голове, — пальцы!»
Он снова осторожно пошевелил банку.
Рыба подошла ближе.
Чем больше Вовка смотрел на неё, тем больше удивлялся. Она была похожа на пятнистую раздавленную тапку, на человеческую ладонь — на что угодно, только не на рыбу.
Странная рыба протянула к банке два пальца-щупальца. Казалось, она вот-вот вцепится в неё.
Не выпуская из рук проволоку, Вовка двинулся вдоль причала.
Он шёл, переставляя ноги на ощупь, таща на проволоке за собой банку, заманивая рыбу на мелкое место.
Шаг… Ещё шаг… Нога сорвалась, и Вовка ухнул с причала вниз. Диковинная рыба, оставляя за собой клубы чёрной жидкости, стрельнула в сторону.
— Владимир, куда ты? — испуганно крикнул Борис Павлович.
Леночка свесилась с причала, увидела, что Вовка стоит по пояс в воде, и сообщила:
— Папа, он здесь. Он никуда не ушёл.
Глава шестая
— Вова, что с твоими штанами? — ахнула мама. — Ты в них купался, что ли?
— Он чуть-чуть не поймал рыбу! — сказала Лена. — Такую, с пальчиками.
— Наверно, каракатицу! — догадался Борис Павлович. — Только это не рыба, а моллюск. Головоногое.
— Очень приятно! — сказала мама. — Сними сейчас же штаны. Я выжму их.
— Не сниму.
— Сними.
— Не сниму.
— Простудишься!
Фёдор раскрыл свой чемодан и достал широченные синие брюки, раза в два больше Вовки.
— Вот, — сказал он. — У вас чемодан зашит, чехол пороть надо. Пускай он пока в моих.
Двинулись на посадку. Вовка шёл впереди всех, из брюк торчала одна его голова.
Необъятные штанины стреляли на ветру парусами.
Подошли к пароходу, огромному, как дом. Над чёрным высоченным бортом его торчали жёлтые мачты, поверх белой надстройки дымила широкая труба с красной полосой, на борту золотыми буквами было написано: «Комсомольск».
Вовка поднялся по трапу на палубу. В лицо ударил солёный, с водяной пылью ветер.
Каюты, в которых разместили их, оказались в разных концах парохода.
Маме с Вовкой каюта попалась маленькая, с низким потолком и двумя круглыми окошками-иллюминаторами.
Уу-уу! — заревел пароход, забухал машиной и медленно, тяжело отвалил от причала.
В море его сразу же стало качать. За стеклом иллюминатора запрыгали чёрные волны. Крупные капли дождя лениво ползли по стеклу.
Стемнело.
К маме пришли Фёдор и Борис Павлович.
— Э-э, да ты укачался, — сказал Фёдор и потрогал Вовкин лоб.
Вовка лежал бледный и сосал уголок подушки.
— Дождь-то какой! — сказала мама. — Прямо ленинградский.
— Да, летом здесь всегда дожди! — объяснил Борис Павлович. — Я слышал такую историю. Пришёл однажды сюда пароход. Простоял в гавани два дня, и два дня лил дождь. Пароход ушёл и вернулся через год, снова на два дня. И снова дождь. Капитан корабля был шутник. На вопрос, как ему понравилась Совгавань, он теперь отвечает: «Чудесный край! Только дождь, который шёл там два года назад, до сих пор не прекратился!»
— Ничего, — сказал Фёдор. — Люди живут.
Мама внимательно посмотрела на него:
— Живут, потому что помогают друг другу.
Фёдор нахмурился.
— Вы опять? — сказал он.
— Что? — не расслышал Борис Павлович.
— Я говорю о племяннике Фёдора Сергеевича, — сказала мама. — О мальчике, который приютил в Иркутске Вову.
— А-а, помню: приютил, а сам оказался вором?
— Он положил его на свою постель, а сам спал на полу… Я убеждаю Фёдора Сергеевича выписать мальчика на Камчатку.
— Простите, — сказал Борис Павлович, — если вас интересует моё мнение, я выскажу его. Я тоже убеждён, что неисправимых людей нет. Справиться с мальчиком не сложно. Но мне кажется, что заниматься детьми, подобными ему, должны специальные учреждения — интернаты, колонии. Там есть специально подготовленные к такой работе люди, они воспитают его лучше, чем мы с вами.
— Ничего вы оба не понимаете! — с досадой сказала мама.
Она встала и подошла к двери. Дверь была приоткрыта. В коридоре гудели вентиляторы, в каюту вливался тёплый, с лёгким запахом масла и краски воздух.
Мама подставила воздуху разгорячённое лицо, откинула со лба растрёпанную прядь.
Борис Павлович подошёл к Вовке.
— Уснул! — сказал он. — Первый раз на корабле. Утром проснётся, посмотрит в иллюминатор — будто в другой мир попал.
Две постели — две койки — висели в каюте одна над другой. Когда Фёдор и Борис Павлович ушли, мама залезла на верхнюю и выключила свет.
Каюта погрузилась в темноту. Голубая фосфорная точка горела на выключателе. Мерно дрожали в такт пароходному винту стены. Койки слегка покачивались.