Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)
Шрифт:
Не знаю, о чём думал мой друг, получивший четвёрку. А в меня жалом скорпиона вонзилось отлично с особым отличием.
Это третий государственный экзамен. До него – марксизм-ленинизм, или история ВКП(б), забыл уже, как называлась эта кафедра, – отлично с отличием, и терапия – отлично. А ведь на первом экзамене заведующий кафедрой упорно пытался меня срезать, не дать мне получить диплом с отличием. Хоть как-то оправдать подлость полученного мной назначения. Я был согласен работать ортопедом-травматологом где угодно, хоть на Северном, хоть на Южном полюсе, а меня направили терапевтом в Свердловскую область. И это инвалида Отечественной войны второй группы, который вообще мог наплевать
Мы пришли домой. Мама готовила сладкий стол, зная, что вечером придут друзья, хоть я никого не приглашал. Мало в мире было специалистов, которые умели печь такие сладости, как моя мама.
Тут же я попросил её прекратить. Не хочу никакого праздника. Не хочу гостей. Не люблю я этот день. Не люблю!
Мама никак не отреагировала на мою вспышку. Спросила об экзамене. Иосиф подробно доложил. Мы перекусили и вышли из дома, хотя ливень всё ещё не прекращался.
До лучшего в городе ресторана «Люкс», который днём был обычной забегаловкой, недалеко. Есть мы не хотели. Иосиф заказал по двести граммов водки, а на закуску по пол-литровой кружке пива. Днём пиво подавали не по ресторанному, не в фужерах, – в кружках. Иосиф произнёс взволнованную речь. Поэтому водку выпили залпом. Пивом закусывали неторопливо. Кроме нас, в ресторане не было посетителей. Стали появляться, когда уже засверкали хрустальные люстры. Я тоже заказал по двести граммов водки и пиво. Официант посматривал на нас без удовольствия. Клиенты, не заказавшие никакой еды. Пянчуги и шантрапа.
О чём же мы говорили в течение всех этих долгих часов? Было уже около десяти. Ресторан начал заполняться публикой, соответствующей престижному ресторану. Нам в нём не было места.
Дождь, вероятно, уже давно прошёл. Воздух был промыт до стерильности. Гулявших на центральной улице было немного. Мы неторопливо шли на Театральную площадь. Сели на всё ещё влажную скамейку. Перед нами спал административный корпус родного института, в котором мы сдали первый государственный экзамен. Справа красовалось здание театра. За спиной шестиэтажный Дом офицеров. Мы ещё не знали, что именно в ресторане на крыше этого здания ровно через месяц состоится грандиозный банкет в честь получения докторских дипломов. Какой это был банкет! Банкет с внезапно возникающими вспышками отличной самодеятельности. Незапланированной. Непредсказуемой. Сопровождаемой раскатами хохота. Это был незабываемый банкет!
Даже профессора и преподаватели хорошо набрались, объясняя это тем, что такого праздника больше не будет, что курс был неповторимым, что ничего подобного просто не может быть.
Да, банкета такого с одновременным количеством бывших необычных студентов и будущих выдающихся врачей, к сожалению, больше не будет.
Заведующий кафедрой Марксизма-Ленинизма, или истории ВКП(б), – не помню, как она называлась, – на банкете не присутствовал. Возможно, его испугала высота здания. Как бы случайно не упасть с крыши. Шутка ли! Шесть этажей! Мало ли что может случиться во время выпивки.
Новопроизведенные доктора, уже очень здорово навеселе заставили меня прочитать «Эмбрионаду», поэму, «левой ногой» написанную мной на четвёртом курсе. Поэма произвела впечатление на председателя экзаменационной комиссии. Профессор подошёл ко мне с рюмкой в руке и сказал, что эту поэму я вполне мог прочитать на экзамене по акушерству и гинекологии. «У вас ведь был именно этот вопрос».
Меня удивило, что он не просто запомнил меня, рядового студента, но даже такую деталь. На это профессор ответил, что запомнил меня на первом экзамене, и даже воевал с заведующим кафедрой за мою
– Послушайте, Деген, там действительно так написано, или вы придумали?
–.Написано. Мол, сравнивать идеализм с материализмом, всё равно, что сравнивать поллюцию с коитусом. Это выражение Ленина.
Профессор рассмеялся, чокнулся с моей рюмкой и произнёс:
– Ну, Деген, пусть и дальше в вашей жизни вам попадаются только доброжелатели.
Но всё это произошло только ровно месяц спустя. А пока мы сидели на безлюдной площади. И в основном – молчали. О войне говорить мы не любили. К поэзии Иосиф был равнодушен. И вообще к литературе. Нет, не помню, о чём мы говорили до часа ночи.
В начале второго бесшумно вошёл в квартиру. Мама не спала. Молчала, ни единым звуком не отреагировав на мои вопросы, ушла к себе. На столе, раздвинутом на всю длину, следы трапезы. Куча подарков, в основном книг. Утром пытался как-то оправдаться. Но мама продолжала молчать. Умолял её ответить, кто пришёл меня поздравить. Ни слова.
По надписям на книгах выяснил, кто именно был у нас вчера вечером. Вместо подготовки к экзамену по акушерству и гинекологии, на который выделили всего пять дней, один из них пришлось потратить на поход к друзьям, просить у них прощение. Что и говорить – хорошо отпраздновал день своего рождения.
О двух последовавших вообще забыл. Я так был загружен работой, что даже о государственных праздниках вспоминал случайно. Да и то, возможно, потому, что в эти дни увеличивалось количество травм.
А потом, когда изменилось моё семейное положение, начались робкие попытки воевать с женой, возмущавшейся моим отношением к своему дню рождения. Ну, не люблю я этот день. Условный рефлекс? Да. Вероятно. Объяснял жене, что вот день своего последнего ранения…
– Хорошо, – сказала жена, – и день твоего последнего ранения будем праздновать, как день рождения. Но уж день рождения – никаких разговоров! Этот день для меня праздник, и я желаю праздновать его как можно дольше.
А тут ещё такая мощная поддержка – невестка, и сын, и внучки и внук. Я в абсолютном меньшинстве, и меня уверяют, что я обязан вести себя, как принято в демократическом обществе. Хотя, поверьте мне, ни о какой демократии после моей женитьбы и речи быть не может. И слава Всевышнему за это. Счастливо обошёлся без демократии.
Прочёл написанное и задумался. Кому интересен этот день рождения? Зачем написал это? Да ещё при моей нынешней лени и постоянной ненависти к процессу писания. Но, подумав, кажется, понял причину. В научных статьях, описывая новый метод лечения и приводя статистику, как правило, ссылался на демонстративное наблюдение лечения определённого пациента. Такой пример очень помогал читающим статью усвоить её содержание
Я вхожу в три процента мальчиков моего возраста уцелевших на войне. Уцелевших! Это я уцелевший... Ну, ладно, выживший. Так вот я, выживший, представитель тех самых трёх процентов, иногда читаю о себе такие легенды, что глаза на лоб лезут. Может быть, кто-то когда-то решит узнать правду о мальчиках 1925 года рождения. Так почему бы ему не прочитать написанного мною? Может быть, именно для этой правды Он оставил меня в числе трёх процентов?
06.06.2012 г.
<