Рассказы и завязи
Шрифт:
Грешен, батюшка
Свой полувековой юбилей Алексей Павлыч Печекладов встретил, как он считал, вполне достойно.
Сперва в бывшем «красном уголке» автоколонны, где он слесарил, эту его дату отметили на общем собрании. Сам начальник колонны Березин вручил юбиляру почетную грамоту и подарок — чайный сервиз в белой картонной упаковке, перевязанной ярко-красной лентой. Женщины из конторы преподнесли цвети и даже читали стихи, ими же, похоже, и написанные. А хороших слов о нем было сказано сразу столько, сколько Алексей
Потом в той же комнате, пока мужики курили, женщины накрыли скорый стол с бутербродами, газированной водой и легкими закусками. Правда, сам Павлыч тоже участвовал в этом, ещё накануне выложив деньги на водку для мужиков и вино для женщин.
За стол не садились. Пили и ели стоя. По-нынешнему и новомодному это называлось иноземным и вполне гастрономическим словом «фуршет» и походило на перекус в какой-нибудь забегаловке и, конечно, отличалось от привычного застолья. Но люди вокруг стола были все свои и опять в адрес юбиляра говорили слова добрых пожеланий во всех его делах. И Павлычу снова было приятно на душе.
Однако «фуршет» длился недолго. В этом, видно, и было его преимущество перед застольем, и вскоре все засобирались домой, благо рабочий день давно кончился.
Прихватив коробку с чайным сервизом и цветы в хрустящей бумажной обёртке, поехал домой, в своё Заречье, и Алексей Павлыч. Там ждала его жена Валентина, тоже готовившая сегодня праздничный стол.
А вечером к этому столу пришли самые близкие Павлычу люди: младший брат Валера с женой Тамарой, дочка Лена с зятем Николаем и трехлетней внучкой Ксюшкой. Не было сегодня только старшей дочери Нади. Увез ее муж-офицер на новое место службы далеко от дома, куда-то аж под Владивосток. Теперь только в отпуск их и ждать можно.
За семейным столом опять были поздравления, цветы, поцелуи, пожелания доброго здоровья, многолетья жизни и, конечно, воспоминания о былом и по-всякому пережитом.
Гости разошлись поздно и Алексей Павлыч с Валентиной легли спать далеко за полночь.
Наутро Павлыч проснулся в совершенном одиночестве. Валентина ушла на свою работу в бухгалтерию железнодорожной станции, а у него самого был взят двухнедельный отпуск по случаю юбилея. Благо работы на всех не хватало и начальство было щедро на отпуска. После вчерашнего дня и вечера побаливала голова, жгло в груди, и Павлыч решил дома не отлеживаться.
Сначала он пошел в соседний рыбный магазин, где почему-то торговали бочковым пивом. Павлыч, если случалось, никогда не опохмелялся вином или водкой, но, чувствуя жажду и какое-то горение внутри, заливал этот пожар души только пивом.
Поправившись, он поехал к концу смены на свою работу и угостил тех ребят, которые вчера не были на его празднике. Возвернулся Павлыч домой поздновато и изрядно навеселе. Валентина не сказала ему ни слова и он, тоже ничего не говоря, сразу же рухнул на кровать.
Третий день Павлыч опять начал с пива в кафетерии рыбного магазина, где неожиданно встретил уже полузабытого им армейского сослуживца, потом ещё одного старого знакомца, и домой опять явился под большим «градусом». Правда, на этот раз ещё до прихода Валентины с работы и лег спать, так и не увидев её.
Четвертым днём была суббота. Проснувшись и ополоснувшись холодной водой, Павлыч снова было засобирался на выход из дома, но тут слово взяла Валентина.
— Всё, — решительно сказала она, отбирая у него одежду. — Больше никуда не пойдешь! Хватит!
— Ты чего это, Валь? — слабо возразил супруге Алексей Павлыч.
— А того, что хватит тебе пить. Ты чего это разгулялся-то вдруг?
— Не вдруг, сама знаешь. Полста лет один раз бывает.
— Подумаешь, какое событие. Отметили ведь и так хорошо. Чего на всю-то вселенную орать?
— Ладно, ладно, Валь, не ругайся, — примирительно произнес Павлыч.
Он понимал, конечно, что жена была права. Никогда не бывало прежде, чтобы он гулял по три-четыре дня. Всё это и впрямь походило уже на запой, и хотя Павлыч оправдывался перед самим собой круглой датой со дня рождения, где-то в уголке души он чувствовал свою вину.
— Я только пивка выпью, Валь, и сразу домой приду, — добавил Павлыч.
— Я сказала — никуда не пойдешь, — твердо стояла на своём Валентина. — Я знаю — ты в пивной сразу алкашами обрастешь.
— Так ведь горит нутро-то. И голова трещит. Неужели позволишь страдать? — не сдавался Павлыч.
— Я такого не испытывала, не знаю. Но пострадать тебе не худо будет… За пивом я сама схожу, а ты сейчас же в постель под одеяло. Жди, страдай, думай.
— О чем думать-то такой головой?
— А о том, например, что чем по пивным-то да друзьям шататься, ты лучше бы в эти дни в церковь сходил. Родителей помянул, исповедовался, причастился. А ты даже и не подумал об этом.
— Почему это? Я в прошлом году на пасху причащался.
— В прошлом году — да, а в этом Великом посту нет. А причащаться надо в каждом.
Павлыч промолчал. Да и говорить было нечего. Забираясь молча под одеяло, он лишь подумал, что жена опять оказывалась права. А не выпустила из дома, значит, берегла, да и про церковь тоже правильно сказала.
Сама Валентина была человеком верующим. Да не из тех, кто приходят в храм только по большим праздникам или заходят только для того, чтобы поставить свечку перед иконой и, наскоро перекрестившись, опять спешат в суету городских улиц. Таких сами священники называют не прихожанами, а «прохожанами».
Валентина давно жила по церковному календарю, соблюдала большие и малые церковные православные праздники, однодневные посты по средам и пятницам, не говоря уж о постах многодневных. Она не ложилась спать без молитвы, без неё не начинала свой новый день и не садилась за стол без «Отче наш». В церковь Валентина ходила часто, особенно в ту, что находилась рядом с её работой, за вокзалом.
Павлыч тоже считал себя человеком верующим, хотя в церковь ходил, в отличие от жены, редко. Даже когда рядом с их домом возобновилась служба в старинном храме Спаса на Песках. Так что встать рано в выходной и к семи часам утра прийти в церковь на раннюю службу было для него великим подвигом, на который не считал себя способным. Что же касается причастия, то Павлыч, если говорить честно, давно забыл, как это делается.