Рассказы (из разных сборников)
Шрифт:
— Куда путь держишь, дедушка хаджи? — спрашивали его иногда на улице.
— Иду проведать деток, а то как бы чего не вышло, — ответствовал хаджи.
«Детками» были ученики и школа.
По направлению, в котором шел хаджи Енчо, можно было узнать, кого он собирался навестить. Но к нам в класс он больше не заходил. Мы видели, как он шествовал по двору и заходил в начальную школу, не бросив даже беглого взгляда в сторону нашего класса; это было настоящее сиротство!
— Хаджи Енчо, хаджи Енчо идет, — перешептывались ученики на партах, когда дородная фигура попечителя показывалась во дворе.
Учитель беспокойно поглядывал на дверь — не войдет ли хаджи.
Но нет! Он всегда обходил
Потом я узнал, что наш учитель несколько раз встречался с ним, пытался объяснить, в чем дело, успокоить его, но хаджи не захотел выслушать его объяснений. Учитель даже просил других горожан быть посредниками, но все их усилия разбились об упорство оскорбленного в своем самолюбии хаджи.
Рана, нанесенная хаджи учеником перед лицом всего класса с одобрения самого учителя, казалась ему неизлечимой. «Ежели учитель на моих глазах позволяет писать такое и поносить меня, то что же они говорят за моей спиной? Нет!» — решительно сказал хаджи Енчо миротворцам. Подобное положение вещей было очень неприятно учителю. Мы сами начали понимать это и сочувствовали ему, горячо желая, чтобы хаджи Енчо опять посетил нас. То-то был бы праздник! Было бы хорошо и радостно увидеть, как хаджи, важно восседающий перед нами, прислонился к стене и внимательно слушает урок, обмахиваясь при этом кумачовым платком! На губах учителя опять заиграла бы счастливая улыбка, и все были бы довольны!
И мы со все большим участием относились к хаджи Енчо и учителю, оказавшимся в таком затруднительном положении.
Прошло некоторое время. Как-то в октябре, в понедельник утром учитель вошел в класс веселый, в хорошем расположении духа. На его лице светилось внутреннее удовлетворение и счастье, легкая улыбка играла на губах, но на этот раз она не была вызвана появлением влиятельного лица. Благодушие учителя проявилось еще и в том, что он, пропустив урок по патологии, который у нас был в этот день, стал увлеченно рассказывать случаи из своей студенческой жизни. Такие приятные отступления он позволял себе и до того, как испортились отношения с хаджи Енчо. Эта внезапно пробуждавшаяся жажда к излияниям позволяла нам знакомиться с довольно интимными подробностями его жизни. Он, например, рассказывал нам, как бедствовал студентом, и, чтобы не умереть с голоду, занимался перепиской чужих лекций и репетиторством; или описывал трепет, овладевавший им, когда его экзаменовала внушительная группа профессоров, тревожное волнение, с каким он тянул билет с роковым вопросом, на который нужно было отвечать, не мешкая; расписывал веселую и беззаботную жизнь студентов во время каникул после экзаменов… В такие минуты мы, как говорят французы, превращались в слух.
В классе царила глубокая тишина.
Внезапно распахнулась дверь.
Вошел хаджи Енчо.
Высокий, торжественный, царственный. По крайней мере нам так показалось: его крупное рябое лицо сияло. Мы посмотрели на учителя: он, приветливо кивнув, с улыбкой подал свой стул попечителю.
— Ну, учитель, как вы тут поживаете с детками? — задал хаджи Енчо свой неизменный вопрос и, тяжело дыша, грузно опустился на стул.
Все поняли, что примирение состоялось, и вздохнули с чувством огромного облегчения. Класс радостно зашумел. Мы чувствовали себя абсолютно счастливыми. Хаджи внимательно слушал урок по патологии. Приготовившись уходить, он оглядел парты, ища кого-то глазами. Наконец остановил строгий взгляд на авторе примера и сказал грозно:
— Эй, дитятко, придерживай язык… не то отрежу!
Этими словами он излил последние капли горечи, таившиеся в его сердце. И с тех пор между нашим классом и попечителем воцарился мир.
Пришла и ушла осень, наступила зима, а с ней и самый деятельный период для хаджи. Каждый день приходили возы
— Чтобы эти ослы не зябли, а учились… И те, что бегают к цыганам, сюда приходили греться, — говорил хаджи, пробуя, хорошо ли закреплены жестяные трубы в комнатах.
Всю зиму, в самые большие морозы и метели хаджи Енчо регулярно посещал школу. Войдет, бывало, весь белый от снега в класс, принеся с собой волну холода, и прервет урок словами:
— Черт побери, да ведь это не зима, а чудо!
И отряхнет с себя снег.
Иногда обратится к нам, садясь на стул:
— А вам тепло? Тепло, конечно, тепло… Все вы любите тепло, как кошки… Будете вспоминать дедушку хаджи, когда помрет… Ты, учитель, делай свое дело!
Говоря это, хаджи Енчо и в самом деле думал, что умрет попечителем. Он нисколько не сомневался в этом.
Но на свете всякое бывает.
Весной подошло время выбирать новое школьное попечительство. Город разделился на два лагеря: один был за чорбаджиев, а другой за молодежную партию. Последняя победила на выборах. Попечительство было составлено исключительно из молодых.
О хаджи Енчо, об этой «ржавчине», как его называли, никто и не вспомнил.
Это был смертоносный удар для него. Хаджи Енчо остался не у дел.
Все заметили наступившую в нем внезапную и необычную перемену. Сник, погрустнел хаджи; не поднимал глаз от земли, сгорбился и словно бы уменьшился и высох под тяжестью свалившегося несчастья. Он вдруг увидел себя отрезанным от своего прошлого, от всего своего существования, отлученным от самой горячей своей привязанности и тем самым лишенным цели жизни, которая вдруг показалась ему несносной и пустой… Школа, ее стены и двор, черепица, дети, их гомон, их заботы — это уже не касалось его, не нуждалось в нем, он был лишним, лишним для всего мира. Он находился в положении безумно влюбленного, у которого отнят предмет обожания, или владетеля, потерявшего царство… Хаджи стыдился даже ходить по улицам, а когда случалось пройти мимо школы или издалека увидеть ее белые стены, сердце его болезненно сжималось… Он бы так не горевал, если бы его прогнали из родного дома.
Под грузом этих нравственных терзаний хаджи таял на глазах.
Встречаясь с ним, мы смотрели на него с состраданием. Но напрасно старались мы поймать его взгляд: он избегал наших глаз — слишком свежо было воспоминание о безвозвратно утраченном величии, а может быть, опасался прочитать иронию в наших любопытных взглядах. Он не знал, как мы ему сочувствовали.
Однажды, повстречавшись с ним, мы участливо спросили:
— Дедушка хаджи, почему ты никогда не приходишь к нам в гости? Совсем забыл школу!
Он посмотрел на нас и, увидев по выражению наших лиц, что мы говорим искренне, грустно сказал:
— Приду, приду, детки, скоро приду к вам в гости… и больше не уйду.
Мы не поняли, что он хотел сказать этими словами… Но каким печальным и унылым было его лицо! Он был готов заплакать.
Давно пора начинать урок, а учитель все не выходит из своей комнаты. Нас охватило нетерпение. Жара в этот день стояла несносная, воздух был горячий и удушливый. В классе невозможно было сидеть от духоты. Мы хотели, чтобы урок поскорее прошел и нас отпустили на волю. А учитель все не шел. Мы стали недовольно перешептываться.