Рассказы из сборника 'Отступление'
Шрифт:
Погром проистекает следующим образом. Вначале откуда-то издалека до вас доносятся один-два вопля. Затем раздается шум бегущих ног, шум быстро приближается, и вы слышите, как со стуком открывается дверь соседнего дома. После этого до вас снова и снова доносится звук шагов. Криков не слышно, а шум шагов похож на шорох гонимых ветром по мостовой сухих, осенних листьев. Затем наступает тишина, а через некоторое время, до вы вновь начинаете слышать движение толпы.
На сей раз погромщики прошли мимо нашего дома. В окна мы выглядывать не стали и не сказали друг
Через некоторое время мы услышали под нашими окнами женское рыдание. Женщина прошла мимо дома, свернула за угол, и рыдания стихли.
Толпа вернулась только через полчаса. Все началось с того, что погромщики переколотили стекла окон дубинами и проломили двери топорами. Уже через несколько мгновений наш дом и вся улица перед ним оказались заполненными мужчинами. В помещение ворвался запах пота, скотного двора и алкоголя. И в нашем аккуратном, маленьком доме, который мама подметал три раза на день, закружился водоворот лиц, шинелей, темных пальто, винтовок, ножей, штыков, дубин и топоров. Погромщики зажгли все лампы, а здоровенный, усатый детина в мундире унтера царской армии непрестанно орал:
– Заткнитесь! Заткните свои пасти, ради Христа!
Мы все сгрудились в одном углу гостиной, а перед нами расхаживал усатый унтер. Дядя Самуил прикрыл собой жену и ребенка, а мама заняла позицию впереди отца. Сестра Эсфирь впервые за все время заревела.
Унтер-офицер держал в руках штык.
– Старший сын!
– заревел он, поигрывая штыком.
– Кто здесь старший сын?
Эсфирь рыдала. Никто не промолвил ни слова.
– Не слышу ответа!
– рявкнул унтер и рубанул штыком по столешнице с такой силой, что во все стороны брызнули щепки.
– Кто здесь, дьявол вас, вонючек, побери, старший отпрыск?!
Тогда я выступил вперед. Мне всего шестнадцать, и мой брат Эли старше меня. Так же как другой брат Давид. Но вперед вышел я.
– Что?
– спросил я.
– Что надо?
– Малыш, - произнес унтер, шагнул вперед и ущипнул меня за щеку. Погромщики за его спиной весело заржали.
– Что же, жидочек, теперь ты можешь послужить обществу.
Я взглянул на отца. Тот, чуть прищурившись, смотрел на меня с отрешенным лицом. Видимо, папаша снова беседовал с ангелами.
– Что вы желаете?
– спросил я, обращаясь ко всей толпе и чувствуя, как пульсирует кровь. Особенно сильно она почему-то пульсировала в локтях и коленях.
Унтер взял меня - хотя и не очень грубо - за воротник.
– Жидочек, - сказал он, - мы желаем получит все, что имеется в этом доме. Ты станешь водить нас по комнатам и все отдавать.
– Чтобы придать своим словам больше убедительности, он меня слегка потряс. Думаю, что унтер весил не меньше двухсот двадцати пяти фунтов.
Мама протолкалась ко мне и прошептала на
– Отдавай им, как можно меньше, Давид.
– Говори по-русски!
– рявкнул унтер, отталкивая маму.
– Всем говорить по-русски!
– Она не говорит по-русски, - соврал я, лихорадочно пытаясь сообразить, что из ценностей им отдать, а что приберечь на потом.
Я ходил из комнаты в комнату в сопровождении пяти выделенных погромщиками доверенных лиц. С каждым шагом я становился взрослее и умнее. Я продумывал каждый очередной шаг, отдавая им только то, что они и без моей помощи легко могли обнаружить. Я отдал им немного серебряных вещей, пару одеял и несколько маминых безделушек. Я знал, что последуют другие налеты, и новых погромщиков придется тоже чем-то ублажать.
Когда я снова проходил через гостиную, то увидел, что дядя лежит на полу, и из раны на его голове течет кровь. Здоровенный селянин держал одной рукой четырехнедельного младенца, и Сара рыдала в углу, в окружении мужчин, которые с хохотом дергали её за рукава и пытались приподнять юбку. Эсфирь сидела на полу, сунув в рот кулак, а мама, маленькая и толстая, стояла как скала перед застекленными дверцами книжного шкафа. Папаша, длинный и тощий, мечтательно смотрел в потолок, время от времени дергая свою жидкую бороденку. Мужчины громко хохотали, и слов я расслышать не мог. Пол гостиной был усыпан разбитым стеклом.
Выйдя из спальни матери, я остановился. В коридоре уже высилась большая гора вещей, собранных сопровождающими меня грабителями.
– Конец, - сказал я.
– Вы забрали всё.
Унтер ухмыльнулся и дернул меня за ухо.
– Ты - хороший мальчик, - сказал унтер, который явно наслаждался ситуацией.
– Ведь ты не станешь мне врать? Правда?
– Не стану.
– Ты ведь знаешь, что бывает с маленькими мальчиками, которые мне врут?
– Да. Отпустите ухо! Мне больно.
– О...
– унтер с издевательской тревогой повернулся к своим подручным.
– Я делаю ему больно. Я делаю бо-бо ушку жидочка. Как скверно я поступаю.
Погромщики расхохотались. В других комнатах тоже смеялись, и мне казалось, что весь дом трясется от их хохота.
– Может быть, стоит ушко вообще отрезать?
– спросил унтер.
– Может, после этого оно перестанет болеть? Что скажете, ребята?
Ребятам это предложение явно пришлось по вкусу.
– Прекрасное кошерное ухо, - сказал один из них.
– Сгодится на студень.
– Ты уверен, что больше ничего не осталось?
– спросил усатый унтер, нещадно крутя мое ухо.
– Надеюсь, что ты прав, жидочек. Ради своего же блага.
Унтер повел меня через гостиную в маленькую музыкальную комнату, которую от гостиной отделяли широкие раздвижные двери.
– Теперь мы приступаем к обыску дома, мальчик, - очень громко, перекрывая общий шум голосов, сказал унтер.
– И если мы найдем хоть что-нибудь, что ты нам не отдал, хотя бы одну крошечную серебряную ложечку для младенца, то...
– он прикоснулся острием штыка к моему горлу.