Шрифт:
Ирвин Шоу
Из сборника "Пестрая компания"
1. Стенания мадам Решевски.
2. Они возрыдают в годы грядущие.
3. Город был погружен во тьму.
4. Роды, ночь и дискуссия.
5. Проповедь на пыльных дорогах.
6. Эти всемирные гамлеты.
7. Медаль из Иерусалима.
8. Ходячий раненый.
9. Ночь в Алжире.
10. Полеты воздушных стрелков.
СТЕНАНИЯ МАДАМ РЕШЕВСКИ
Телефон звонил не переставая. Звонок нарушал покой элегантной, чуть тронутой ночным беспорядком комнаты. Солнечные
С противоположного конца провода до неё, словно из колодца, долетел глубокий, рыдающий, исполненный горечи голос.
– Привет, мама, - сказала Хелен, со все ещё закрытыми глазами.
– Хелен, - произнесла мадам Решевски, - как ты поживаешь?
– Прекрасно, - ответила Хелен. Осознав всю безнадежность своего положения, она потянулась под одеялом и спросила: - Сколько сейчас времени, мама?
– Девять часов.
Хелен недовольно скривилась, ещё крепче смежила веки и мягко произнесла:
– Мамочка, дорогая, разве есть необходимость звонить в такую рань?
– В твоем возрасте, - прорыдала мадам Решевски, - я была на ногах уже в шесть утра. Я трудилась так, что мои пальцы истирались до костей. Женщине, которой уже тридцать восемь лет, не следует проводить свою жизнь во сне.
– Почему ты всегда говоришь, что мне тридцать восемь?
– запротестовала Хелен.
– Мне пока ещё тридцать шесть!
– Хелен, дорогая, - сквозь слезы, но, тем не менее, весьма холодно произнесла мадам Решевски, - я всегда говорю то, в чем совершенно уверена.
Хелен, наконец, медленно с усилием открыла глаза и посмотрела на полоски света на потолке.
– Почему ты плачешь, мама?
Трубка на некоторое время замолчала, но затем на другом конце провода снова раздались рыдания, в которых слышались боль, отчаяние и глубокая скорбь.
– Ну, скажи же что-нибудь, мама.
– Я должна навестить могилу папочки. Тебе следует сейчас же приехать ко мне и отвезти меня на папину могилу.
– Мама, - со вздохом произнесла Хелен, - мне сегодня обязательно надо побывать в трех различных местах.
– Неужели это мой ребенок?!
– прошептала мадам Решевски.
– Моя дочь?! Вы слышите, она отказывается отвезти свою мать на могилу своего отца!
– Завтра, - умоляюще сказала Хелен.
– Не могла бы ты отложить поездку на завтра?
– Сегодня!
– прогремел над Манхэттенскими Высотами голос мадам Решевски. Это был мощный, полны трагизма голос. Такой голос у неё был в те старые добрые дни, когда она расхаживала по сцене, или в те моменты, когда обнаруживала, что мачеха опять носит драгоценности её бедной покойной мамы.
– Проснувшись сегодня утром, я услышала голос. "Иди на могилу Авраама!", сказал мне этот голос, "Немедленно отправляйся на могилу своего супруга!"
– Мамочка, - как можно ласковее сказала Хелен, - папа умер пятнадцать лет тому назад и из-за одного лишнего дня он не рассердится.
– Забудь об этой ничтожной просьбе, - с величественной безнадежностью в голосе произнесла мадам Решевски, - и прости меня за то, что посмела побеспокоить тебя по столь пустяковому поводу. Отправляйся по своим делам. Иди в Салон красоты, веселись на коктейлях. А до могилы твоего покойного папочки я доберусь на подземке.
– Я буду у тебя через час, мама, - закрыв глаза сказала Хелен.
– Весьма подходящий автомобиль для посещения кладбища, - заметила мадам Решевски, когда они проезжали через Бруклин.
Она сидела прямо, словно маленькая девочка в классе. Каждая складка её прекрасного котикового манто, каждый оттенок её мастерски наложенного макияжа, каждое движение её затянутых в шелк ног отметали все утверждения о том, что мадам Решевски уже исполнилось семьдесят три года. Оглядев с презрением красную кожу и хром открытой двухместной машины Хелен, мадам Решевски сказала:
– Спортивная модель. Великий человек покоится в могиле, а родственники приезжают к нему на открытом автомобиле кремового цвета.
– Другой машины у меня, мама, нет, - ответила Хелен, легко удерживая руль своими выразительными, туго затянутыми в кожу пальчиками.
– Остается лишь радоваться, что и её у меня не отняли.
– А разве я не говорила, что этот человек для тебя не годится? Разве не говорила?
– спросила мадам Решевски, одарив дочь ледяным взглядом серых глаз, бездонную глубину которых подчеркивали умело наложенные вокруг них голубые с розовыми блестками тени.
– А я ведь тебя предупреждала много лет тому назад. Разве это не так?
– Так, мама.
– И теперь ты считаешь удачей, когда получаешь алименты шесть раз в год вместо положенных двенадцати, - с горьким смешком, сказала мадам Решевски.
– Меня никто никогда не слушал. Даже мои дети. И в результате они страдают.
– Да, мама.
– То же самое и с театром!
– воскликнула мадам Решевски, сопроводив восклицание яростным взмахом рук.
– Могу ли я спросить, почему ты в этом сезоне не выходишь на сцену?
– Видимо, потому, что в этом сезоне для меня не оказалось подходящей роли, - пожала плечами Хелен.
– Вы слышите? Оказывается, для моей дочери не нашлось подходящей роли, - с холодным смешком произнесла мадам Решевски.
– В наше время мы делали семь спектаклей в год и не смотрели, подходит нам роль или нет.
– Мамочка, дорогая...
– покачала головой Хелен.
– Сейчас все по-другому. Это не Еврейский театр, мы играем не на идиш, а на улице не 1900-ый год.
– Тот театр был гораздо лучше, - громко заявила мадам Решевски.
– Да и время тоже было лучше.
– Конечно, мама.