Рассказы из сборника 'Пестрая компания'

Шоу Ирвин

– Ну, а теперь, - деловито сказала она, - не будем терять времени. Свет нам ни к чему, - добавила девушка и выключила лампу.

Затем она подошла к окну и откинула в стороны тяжелые занавеси. Митчелл сразу ощутил прохладу, которую принес с собой легкий, чуть пахнущий солью и пропитанный запахами близлежащих садов легкий ветерок. Руфь стояла у окна, и лейтенант подошел к ней. Холодок серебряного украшения на груди был для него пока непривычен. Он встал у неё за спиной и, легонько обняв, посмотрел на ночной город. Белые здания - очень современные и в то же время какие-то библейские - сияли в ярком свете луны, а с запада доносился тихий шепот моря. Митчеллу хотелось сказать, что он будет помнить её и все то, что с

ней связано. Он хотел сказать, что не забудет её утонувшую мать и томящегося в лагере отца, её прежнего возлюбленного, который не боялся пить с ней шампанское в нацистских кафе. Митчеллу хотелось, чтобы девушка знала, что в его памяти останутся сделка с жуликом греком, трюм парохода постройки 1887 года и евреи, перед смертью вымаливающие у матросов единственный лимон в обмен на золотой подсвечник. Лейтенанту хотелось сказать, что, пролетая над Германией или любуясь, как падает первый снег в его родном городке, он будет вспоминать об уткнувшейся носом в песок пляжа лодчонке, о неделе в здании кинотеатра и об английских патрулях на улицах. Одним словом, Митчелл страстно желал сказать Руфи, что пережитый ею ужас и её отвага не будут забыты, но не знал, как это сделать. Но, кроме того, лейтенант хотел быть до конца честным - хотя бы с самим собой. В глубине души он понимал, что дома в Вермонте, если ему суждено туда вернуться, эти события и люди постепенно начнут стираться в памяти, и все больше станут походить на рассказы из детской книжки, прочитанной много-много лет тому назад. Он крепче прижал девушку к себе, но так ничего и не сказал.

– Вон он, - небрежно бросила Руфь.
– Видишь, как он стоит у соседнего дома. Приглядись... Рядом с калиткой.

Митчелл вытянул шею и посмотрел через плечо девушки. Внизу на улице, метрах в тридцати от дома, в котором жила Руфь, виднелась, почти совсем утонувшая в тени фигура человека.

– Али Хазен, - пояснила Руфь.
– Он постоянно является сюда и торчит под окнами. Думаю, что этот тип меня когда-нибудь убьет, - с вздохом закончила она.

Руфь отвернулась от окна и повела Митчелла через полосу лунного света, делившую комнату на две части. Дойдя до кушетки, девушка мрачно взглянула лейтенанту в глаза, потом неожиданно толкнула его на узкое ложе и легла рядом.

– Ну, а теперь, лейтенант...
– она поцеловала его в щеку, - ... расскажите мне о Вермонте.

ХОДЯЧИЙ РАНЕНЫЙ

Интересно, что случилось с гардинами?

Он лежал в постели, напряженно прислушиваясь, к дикому, постоянно выводящему его из себя, гвалту под окном, которое выходило на одну из каирских улиц. Его нервная система уже не могла выдерживать безумные вопли мальчишек-газетчиков, цокот копыт, чем-то похожий на нескончаемую металлическую капель, рыдающие завывания уличных торговцев. Лучи солнца, яркого и обжигающего, как раскаленная до бела монета, врывались в комнату через раскрытое окно. Растрепанные гардины валялись на полу, часть шнуров от них тянулись к верхней части оконной рамы, и Питеру казалось, что они похожи на разорванную паутину.

– Что случилось с занавесями?
– спросил он хрипло. Горло у него пересохло, а голова с правой стороны словно раскалывалась.

Мак брился у умывальника, щетина под лезвием бритвы потрескивала, и в этом негромком звуке было нечто спартанское.

– Вчера вечером, - ответил Мак, не поворачивая головы, - в состоянии возбуждения...

– Какого ещё возбуждения?

– ...ты сорвал гардины.

– С какой стати?

Мак неторопливо и очень аккуратно выбрил кожу вокруг своих коротких солдатских усиков щеткой и сказал:

– Точно не знаю. То ли ты хотел меня выкинуть из окна, то ли выпрыгнуть сам. Впрочем, возможно, тебе просто не понравились гардины.

– Боже мой!

Мак сполоснул лицо и добавил:

– Ну и надрался же ты вчера, Питер.

–

Что я ещё натворил?

– Два лейтенанта и майор. Внизу в салоне. Десять минут оскорблений.

– Майор! Господи!
– Питер закрыл глаза.

– Думаю, что лейтенанта ты ударил, - голос Мака из-за полотенца звучал приглушенно.
– Во всяком случае, что-то ты ударил, можешь не сомневаться. Ты порезал руку.

Питер открыл глаза и посмотрел на руку. На тыльной стороне правой кисти зияла широкая, отвратительная рана, уже начинающая припухать по краям. Только взглянув на рану, он почувствовал, как болит рука.

– Я помазал её йодом, - сказал Мак.
– Ты не умрешь.

– Спасибо, - Питер бессильно уронил руку и облизал сухие губы.
– Что я говорил майору?

– Называл его "человеком из джунглей", "имперским пожирателем падали", "гезирским кровососом" и "штабным палачом".

– Достаточно, - прохрипел Питер, правая сторона его черепа болела невыносимо.

– Ты был к нему несправедлив, - спокойно сказал Мак.
– Майор - парень вполне приличный. Три года воевал в пустыне. Доставлен из Сицилии с дизентерией. Дважды ранен. К штабу приписан всего четыре дня назад.

– Боже мой, - прошептал Питер.
– Боже мой...

В комнате установилась тишина. Мак натянул рубашку и расчесал волосы.

– Ты его имени случайно не знаешь?
– наконец спросил Питер.

– Майор Роберт Льюис. Было бы неплохо, если бы ты его нашел и пожелал доброго утра.

– А как насчет лейтенантов?

Мак достал записную книжку, сверился с записями и сказал:

– Макинтайр и Кларк. Ждут тебя с нетерпением.

– Очень скоро наступит день, - пробормотал Питер, - когда я вообще перестану пить.

– Небольшое количество виски, - мягко произнес Мак, - благотворно действует на душу. Чем я могу сейчас тебе помочь?

– Ничего не надо. Спасибо.

Мак направился к дверям.

– Мак...

– Слушаю вас, капитан...
– звание Мак произнес очень серьезным тоном, в котором, однако, можно было уловить легкую насмешку.

– Мак, это случилось со мной первый раз в жизни.

– Знаю, - ответил Мак и вышел из комнаты.

Питер встал, доковылял до умывальника и посмотрел на себя в зеркало. Он увидел знакомое удлиненное лицо, зазубренный, со следами от шва шрам на лбу и странное темное пятно в глазу. Совсем недавно целых три недели он этим глазом ничего не видел. Отражение в зеркале слегка вибрировало, так, как оно вибрировало два последних месяца.

Питер тщательно побрился и вышел, чтобы принять душ. Вернулся он освеженным и чувствовал себя значительно лучше. Одевшись, он снял погоны с тремя звездочками со старой форменной рубашки и прикрепил к свежей, автоматически проверив, не осталось ли на них следов губной помады. Три с половиной года тому назад, когда он служил в Аррасе, на погонах сохранились такие следы, и он проходил весь день, не зная об этом и не переставая удивляться, почему с губ сержантов не сходит улыбка.

Покончив с туалетом, он вышел, чтобы принести извинения майору.

Он сидел за письменным столом и нещадно потел. В Египте стояла такая жара, что Питеру казалось, будто он пребывает внутри воздушного шара, в который непрерывно подавался горячий воздух, и давление в котором постоянно нарастало. Пропитанный жаром воздух был наполнен стрекотом пишущих машинок, а перед глазами роились подлинные хозяева Египта - хитрые и злобные мухи.

Приковылял сержант Браун (толстые стекла его очков затуманились от пота), положил перед Питером на стол толстенную пачку каких-то документов и столь же нелепой походкой удалился. Форменная рубашка сержанта Брауна пропиталась потом, а спинка стула, на которую опирался сержант, выжимала влагу из ткани, и по обнаженным ногам пехотинца текли струйки пота, теряясь в толстых шерстяных гетрах.