Рассказы из сборника 'Пестрая компания'
Шрифт:
Лейтенант резко повернулся и зашагал прочь. Позже, твердил он себе, возможно в полночь, я вернусь и окончательно решу вопрос, как нам быть с американцами. Он поднял плечи, с отвращением прислушиваясь к все ещё звучащему в ушах вздору о сигарете, доставки снарядов и ночном дежурстве... Но исправить что-либо было уже невозможно, и лейтенант, не оглядываясь шагал в темноту. В полночь...думал он. До полуночи ещё есть время...
А, тем временем, Буяр внимательно смотрел на своих товарищей. Их лица были мрачны, но ни на одном из них - кроме физиономии капрала Милле протеста он не увидел.
Буяр
"В полночь...", думал Дюмэтр. "До полуночи ещё есть время...".
В это момент его и настигла пуля.
Солдаты поспешно закопали лейтенанта, ничем не отметив могилу, и уселись на землю перед своим орудием ждать прихода американцев.
МЕДАЛЬ ИЗ ИЕРУСАЛИМА
– Меня постоянно мучает один вопрос: - сказал Шнейдер, опершись на стойку бара.
– Мой джаз, это джаз подлинный или это всего-навсего европейский джаз?
Шнейдер беседовал с лейтенантом Митчеллом Ганнисоном. Говорил он негромко, высоким голосом и, в основном, короткими отрывистыми фразами. Беседа происходила в баре ресторана "Патио", стоявшим на полпути между Тель-Авивом и Яффой. В свое время в этом здании размещалось германское консульство. Говорил Шнейдер немного печально и чуть-чуть лукаво, время от времени легонько прикасаясь к рукаву собеседника.
– Я, конечно, понимаю, - продолжал он, - что для Палестины я хорош, но как в Америке оценят такого как я пианиста?
Что же, - произнес Митчелл веско, - думаю, что это - настоящий джаз.
Лейтенант был очень молод и в силу своей молодости говорил медленно, старательно взвешивая каждое слово.
– Вы не представляете, как ваши слова меня вдохновляют, - со вздохом сказал Шнейдер.
– Я, конечно слушаю пластинки, но это все старьё, и, слушая их, невозможно воссоздать картину того, что сейчас происходит в Америке. А ведь мы знаем, что подлинного джаза в других местах не существует. Идет война - лишь Богу известно, сколько она ещё продлиться, - и музыканты утратили контакты друг с другом. А без контактов с коллегами вам ничего не остается, как умереть. Просто лечь и умереть.
– Вам не надо беспокоиться, - сказал Митчелл, - в Америке вы произведете фурор.
– Если когда-нибудь туда попаду, - печально улыбнулся Шнейдер, сопроводив улыбку едва заметным пожатием плеч.
– Но в любом случае приходите сюда завтра. Я работаю над новой аранжировкой для ударника. Румба. В венском стиле. Звучит нелепо, однако уверен, что вам понравится.
– Прошу прощения, но завтра меня здесь не будет.
– В таком случае буду ждать вас следующим вечером.
– Не смогу, - сказал Митчелл.
– Завтра я убываю.
Возникла пауза. Шнейдер смотрел на стойку, постукивая ногтями по опустевшему пивному бокалу. Легкий, мелодичный звон разносился по всему облицованному мореным дубом помещению бара.
– Еще немножко войны?
– спросил Шнейдер.
– Совсем немного, - с мрачным видом кивнул Митчелл.
– Не сомневаюсь, вам предстоит полет, - сказал Шнейдер.
– Я вовсе не пытаюсь выведать военную информацию, но на вашей груди изображены крылья.
– Я - штурман, - улыбнулся Митчелл.
– Думаю, что это очень интересная профессия. Что может быть более захватывающим, чем определение расстояния между звездами.
– Шнейдер допил пиво и закончил: - Что же, в таком случае, "Шолом Алейхем" ... Что означает пожелание удачи. Или, если быть более точным: "Мир вам".
– Благодарю вас, - сказал Митчелл.
– Иврит, - пояснил Шнейдер.
– Мне стыдно говорить на иврите с теми, кто им владеет. Они утверждают, что у меня ужасный акцент. Но вы ведь не возражаете, не так ли?
– Нисколько, - ответил Митчелл и, обратившись к бармену, сказал: Господин Абрамс, пожалуйста ещё одно пиво для господина Шнейдера.
– Нет, нет, - замахал руками Шнейдер.
– Артист не должен пить перед выходом на сцену. После... вот это другое дело... Ах, вот оно что... произнес он, отвесив почтительный поклон, и без паузы продолжил: Fraulein, я вами просто очарован.
Митчелл обернулся. В бар вошла Руфь. Девушка, видимо, очень спешила и поэтому чуть-чуть запыхалась. Однако, несмотря на это, она улыбалась и выглядела просто прекрасно в своем простом хлопчатобумажном платье. Лицо у девушки загорело так, что казалось темно-коричневым, а её глаза светились радостью от встречи с лейтенантом.
– Я так боялась, - сказала она, подходя к Митчеллу и беря его за руку, - что ты рассердишься. Рассердишься и уйдешь.
– Я вовсе не собирался уходить, - возразил Митчелл.
– Во всяком случае до тех пор, пока меня не выкинули бы отсюда и не захлопнули за мной дверь.
– Счастлива это слышать, - рассмеялась Руфь, сжимая ладонь офицера. Очень счастлива.
– Полагаю, что в моем дальнейшем присутствии здесь нет необходимости, - с поклоном сказал Шнейдер.
– Тысяча благодарностей за пиво, лейтенант. Мне пора за рояль, чтобы господин Абрамс не начал задумываться, стою ли я тех денег, которые он на меня тратит. Прошу вас, прослушайте внимательно мою интерпретацию "Звездной пыли", если это вас не очень сильно утомит.
– Мы будем слушать очень внимательно, - заверил его Митчелл.
Шнейдер вышел во внутренний дворик, и скоро до помещения бара донеслись звуки гамм и обрывки мелодий. Музыкант готовился к вечернему выступлению.
– Итак, чем же мы занимались ведь день?
– спросила Руфь, и в её вопросе прозвучали нотки, которые при желании можно было трактовать, как заявку на право собственности. В то же время в нем чувствовалась и легкая ирония.
– Итак, - начал Митчелл, - мы ...
– Ты - самый красивый лейтенант во всей американской армии, - вдруг заявила Руфь.
– ...вначале отправились на море, - продолжил Митчелл, который был настолько смущен (и в то же время польщен) словами девушки, что сделал вид, будто их вовсе не слышал.
– Провели некоторое время на пляже. Затем совершили несколько боевых вылетов. Цель - ближайший бар. Принимали джин с соком грейпфрута.
– Ты согласен с тем, что у нас в Палестине отличные грейпфруты? спросила исполненная патриотизма Руфь.
– Просто потрясающие, - ответил Митчелл.
– В Америке нет ничего подобного.