Рассказы из сборника 'Пестрая компания'
Шрифт:
– А ты, однако, ужасный врун, - сказала Руфь и легонько поцеловала его в щеку.
– С нами на пляже был пилот из Восьмой воздушной армии Великобритании, который рассказывал, как ему доставалось в небе над Вильгельмсхафеном, а мы, в свою очередь, сочиняли байки о том, как летали бомбить Плоешти. Затем настало время бриться и отправляться на свидание с тобой.
– А что ты думал во время бритья? Наверное, печалился о том, что расстался с такими интересными людьми ради меня?
– Да, это разбило мое сердце.
– У тебя такое славное, худощавое лицо, - Руфь провела ладонью по его подбородку.
– Ты такой же красивый, как английский
– Наиболее красивых мы направили на Тихий океан, - сказал Митчелл. На Гуадалканал1. Мы стремимся сохранить их на радость американским женщинам.
Руфь подала сигнал господину Адамсу, чтобы тот дал ей что-нибудь выпить, и продолжила:
– Сегодня я была в Иерусалиме. Сказала боссу, что заболела. Как жаль, что нам так и не пришлось побывать вместе в Иерусалиме.
– Как-нибудь в другой раз, - сказал Митчелл.
– Когда я вернусь, мы сразу же отправимся в Иерусалим.
– Только не надо врать, - очень серьезно произнесла Руфь.
– Умоляю, давай без лжи. Ты никогда не вернешься и никогда больше меня не увидишь. Никакого вранья, пожалуйста...
Митчелл вдруг ощутил себя совсем мальчишкой. Он знал, что должен что-то сказать, но не мог найти нужных слов и, уставившись в свой стакан, ощущал себя неуклюжим, одиноким и обиженным жизнью тупицей. Все эти чувства, видимо, проявились на его физиономии, потому что Руфь вдруг рассмеялась, коснулась кончиками пальцев его губ и сказала:
– У тебя для американца слишком трагичное лицо. Кстати, из какой части Америки ты к нам прибыл?
– Из Вермонта.
– Неужели в Вермонте у всех такие же лица, как у тебя?
– Абсолютно у всех.
– Я обязательно туда приеду, - сказала Руфь, опустошила свой бокал и закончила: - Когда-нибудь позже.
– Я оставлю тебе свой адрес.
– Ну конечно, - вежливо согласилась Руфь.
– Запишешь его для меня когда-нибудь.
Они вышли в патио и расположились за столиком, стоявшим под пальмой на мозаичном полу. Под синими огнями ламп затемнения мундиры мужчин и светлые платья женщин были едва заметны. Над Средиземным морем плыла луна, и танцующие пары отбрасывали колеблющие тени на площадку, единственным владельцем которой в давно прошедшие времена был немецкий консул. Митчелл заказал шампанское, поскольку это был их последний вечер. Сирийское шампанское оказалось вовсе неплохим, а бутылка в серебряном ведерке со льдом придавала этому вечеру торжественный и праздничный дух. Слегка прихрамывающий официант Эрик церемонно принял из рук Руфи её продовольственную карточку, а Шнейдер, сидевший рядом с ударником на противоположной стороне патио, заиграл "Саммертайм", так как считал, что Митчелл больше всего любит именно эту мелодию. Большой барабан изнутри светился оранжевым светом, и Шнейдер страшно гордился этой выдумкой. Он импровизировал с большим мастерством. В этой песне, негромко звучащей под пальцами Шнейдера, наряду с ритмами Каролины, Вены и Балкан можно было уловить и старинные еврейские напевы. В каменных гулких стенах патио на самом краю Синайской пустыни напевы эти казались вполне уместными.
– Я тебя к нему ревную!
– К кому?
– К Шнейдеру.
– Но почему?
– Потому что он на тебя так смотрит. Шнейдер без ума от тебя. Не приглашал ли он тебя на чай с его матушкой?
– Приглашал, - ответил Митчелл, пытаясь подавить улыбку.
– Я выцарапаю ему глаза, - заявила Руфь - Я ревную ко всем, кто бросает на тебя такие
– Тебе нечего беспокоиться, - сказал Митчелл.
– Никто на меня так не смотрит, включая Шнейдера и даже тебя.
– Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится?
– сказала Руфь.
– Ты ничего не понимаешь. А я так привыкла к мужчинам, которые оценивают брошенный на них взгляд женщины в шагах, отделяющих их от постели. После войны я обязательно навещу Америку...
– А куда ты на самом деле поедешь?
– спросил Митчелл.
– Назад в Берлин?
– Нет, - ответила Руфь, задумчиво глядя в тарелку.
– Нет, назад в Берлин я не поеду. В Берлин я не вернусь никогда. Немцы очень ясно выразили свои чувства ко мне, и такой пустячок как война их не изменит. Ягненок не возвращается на бойню. В любом случае, там у меня никого не осталось... Был один молодой человек...
– она протянула руку, взяла бутылку, рассеянно налила вина Митчеллу и себе и продолжила: - Не знаю, что с ним случилось. Возможно Сталинград, а возможно и Эль-Аламейн1...кто знает?
В патио вошли четыре человека и неторопливо двинулись между столиками в неярком свете синих ламп. Трое из них были арабами - все в европейских костюмах, - а четвертый оказался американцем в военном мундире, украшенном знаками различия гражданского технического советника. Компания остановилась у стола, за которым сидели Митчелл и Руфь. Арабы церемонно поклонились девушке, а американец бросил:
– А я думал, что вы больны.
– Познакомься с мистером Карвером, - произнесла Руфь, обращаясь к Митчеллу.
– Мистер Карвер - мой босс.
– Привет, лейтенант, - сказал Карвер - крупный, тучный человек с пухлым, усталым, но умным лицом. Повернувшись вновь к своей подчиненной, он повторил громким, приятным, хотя и немного пьяным голосом: - А я думал, что вы больны.
– Я и была больна, - весело ответила Руфь, - Но произошло чудесное исцеление.
– Американская армия вправе рассчитывать на то, что служащие в ней гражданские лица будут неукоснительно выполнять свой долг.
– Завтра, - ответила Руфь.
– А сейчас я прошу вас и ваших друзей удалиться. У нас с лейтенантом весьма интимная беседа.
– Лейтенант...
– это заговорил один из трех арабов - невысокий, смуглый человек с округлым лицом и похожими на влажные черные оливки глазами с поволокой.
– Меня зовут Али Хазен. Позвольте мне представиться самому, поскольку все здесь присутствующие, кажется, забыли правила хорошего тона.
– Митчелл Ганнисон, - произнес Митчелл, встал со стула и протянул руку.
– Прошу меня извинить, - сказал Карвер.
– Боюсь, что выпил лишнего. Это - Саид Таиф, - он указал на самого высокого из арабов - человека средних лет с суровым, приятным лицом, которое слегка портили тонкие плотно сжатые губы.
Митчелл обменялся рукопожатием и с Саидом Таифом.
– Он не любит американцев, - громко произнес Кравер.
– Мистер Таиф ведущий журналист местного арабского мира, он пишет в тридцать четыре американские газеты, но американцев терпеть не может.
– О чем это вы?
– вежливо поинтересовался мистер Таиф, чуть склонив голову набок.
– К тому же он глух, - сказал Карвер, - что бесспорно является большим плюсом для любого журналиста.
Никто не стал представлять третьего араба, который стоял одиноко чуть сбоку, и с горячим восторгом взирал на Таифа. Так обычно смотрит на хозяина, сидящий у ног боксер.