Рассказы из сборника 'Пестрая компания'
Шрифт:
К нему снова пришли сны. Завернувшиеся в лохмотья арабы гнали верблюдов по краю взлетного поля, на фоне ожидающих бомбовой загрузки "Либерейторов". Два "Митчелла" все ещё продолжали пылать на бразильском побережье. В них горел Фрэнк Слоан, а над этим погребальным костром все ещё кружил Уайтджек, который сказал своему другу, что спал и продолжает спать с его женой. Затем Стаис увидел островерхие холмы рядом с Иерусалимом и словно припудренную серебром, шелестящую под ветром пустыни листву оливковых рощ на их склонах. На смену оливковым рощам пришли Голубые горы. В их ущельях, стреляя из всех пулеметов по бегущим оленям и подрагивая в восходящих потоках воздуха, с ревом неслись "Митчеллы". Еще миг и он уже летел из
Разбудил Стаиса Уайтджек. Просыпался он тяжело. За окнами было темно, свет электрических ламп слепил глаза, а Уайтджек, склонившись над ним, несильно тряс его за плечо.
– Бужу только потому, что хочу тебя обрадовать, - говорил Уайтджек. Ты летишь уже этим вечером. Твое имя в списке на доске объявлений.
– Спасибо, - сказал Стаис, испытывая благодарность не только за известие, но и за то, что его вызволили из мира бессвязных, а порою и мрачных сновидений.
– Я взял на себя смелость поставить твои инициалы рядом с именем, продолжал Уайтджек.
– Тебе не придется лишний раз таскаться на поле.
– Благодарю за заботу, - сказал Стаис.
– Кроме того, на ужин сегодня - жареная курица.
Стаис поразмыслил насчет курицы. Он был голоден, но не настолько, чтобы тратить силы на то, чтобы подниматься с кровати, одеваться и шагать сто ярдов до армейской столовой.
– Спасибо, но я, пожалуй, полежу, - ответил он, взвесив все за и против.
– А от ваших ребят есть какие-нибудь вести?
– Да, - ответил Уайтджек.
– Эскадрилья только что приземлилась.
– Это хорошо.
– Вся, кроме одной машины, - продолжал негромко и без всяких видимых эмоций Уайтджек, присаживаясь на край койки Стаиса.
– Машины Джонни Моффата.
За многие месяцы, проведенные на аэродромах, Стаис понял, что при очередном известии о гибели самолета сказать просто нечего. Ему было всего девятнадцать, но он это все же сумел понять. Вот и на сей раз он промолчал.
– Они потерялись в облаках вскоре после взлета, и так не воссоединились. Но есть, надежда, - сказал Уайтджек, - что они приземлятся в любую минуту. И надежда эта, - добавил он глядя на часы, - сохранится ещё один час и сорок минут...
Сказать по-прежнему было нечего, и Стаис продолжал лежать молча.
– Одно время мне казалось, - продолжал Уайтджек, - что Джонни Моффатт женится на моей сестре. В некотором смысле даже хорошо, что он этого не сделал. Довольно сложно, будучи родственниками, совместно участвовать в вечерниках с девицами, которые Военно-воздушные силы США обожают устраивать на месте очередной дислокации.
– Уайтджек замолчал, и бросив взгляд на живот, демонстративно ослабил ремень и потом затянул его резким рывком. Эта жареная курица была что надо! Ты по-прежнему уверен, что не хочешь её пожевать?
– Не хочу портить аппетит в предвкушении маминой стряпни, - сказал Стаис.
– Моя сестрица от Джнни без ума, - проговорил Уйтджек, - и у меня есть предчувствие, что как только он вернется с войны и осядет дома, она его заарканит. Перед моим уходом она явилась ко мне и спросила, не уступлю ли я ей десять акров на севере моих земель и три акра лесных угодий для строительства их будущего дома. Я сказал, что с моей стороны возражений не имеется.
– Он помолчал, вспоминая о десяти акрах горных лугов на пологих склонах Северной Каролины и трех акрах дубов и сосен, из которых можно выстроить добротный деревенский дом.
– Никому в мире я не позволил
– он поднялся, подошел к своей койке, но, видимо передумав, тут же вернулся к Стаису.
– Всё это строго между нами, сержант. Надеюсь ты понимаешь?
– Конечно, - ответил Стаис.
– Сестренка заявила, что спустит с меня шкуру, если я проговорюсь Джонни о том, что ему уготовано по возвращении. Женщины иногда бывают весьма уверены в себе, - усмехнулся он.
– Но тем не менее, я ничего не сказал Джонни. Не проболтался даже тогда, когда, надравшись до бесчувствия, голышом распевал "Кейзи Джонс" в центре Тампы в три часа ночи.
– Уайтджек подошел к своей койке, извлек из вещевого мешка сигару и тщательно её раскурил.
– Просто удивительно, - сказал он, - насколько быстро привыкаешь в армии к пятицентовым сигарам.
– Я пробовал курить, - произнес Стаис, - но решил отложить это дело до тех пор, пока не стану чуть старше.
Уайтджек понимающе кивнул, затянулся сигарой, медленно выпустил струйку дыма и спросил, тяжело пустившись на койку.
– Думаешь, они тебя снова пошлют на войну?
– Ни капли не удивлюсь, если они это сделают, - глядя в потолок ответил Стаис.
– Вообще-то со мной ничего такого не случилось. Я просто устал.
– Да, кстати, - сказал Уайтджек, - ведь ты слышал наш разговор о лейтенанте, не так ли?
– Да, - ответил Стаис.
– Я прошел на взлетное поле и перекинулся с ним парой слов. С тех пор, как мы сюда прибыли, он проторчал весь день и половину ночи у башни контроля и пялился в небо, ожидая прилета нашей эскадрильи. Он и сейчас там сидит. Мы с ним старинные друзья и спросил его прямо в лоб. "Фредди, сказал я, - ребята в последнее время только о тебе и толкуют". "В чем дело", - спросил он. "Ребята не перестают задавать вопрос, почему это ты вдруг изменился к худшему. Ты проходишь мимо них с таким видом, будто и не узнаешь вовсе. Неужели после года совместной службы ты решил стать настоящим солдафоном и поставить их на свое место?" - сказал я. Он посмотрел на меня, потом огляделся по сторонам, а затем молчал чуть ли ни целую минуту. "Прости меня, Арнольд, - наконец ответил он, - Это до меня просто не доходило". После этого он поделился со мной тем, что его мучило.
– Уайтджек почти машинально посмотрел на часы, а затем, снова подняв голову, продолжил: - Оказывается, он начал волноваться с того самого момента, когда мы получили приказ лететь через океан. Его очень беспокоили наш хвостовой стрелок и штурман.
– Что именно его волновало?
– спросил Стаис, мгновенно представив себе бесконечный список забот, способных обеспокоить командира экипажа.
– Он думает, что они никудышные бойцы, - медленно подбирая слова, ответил Уайтджек.
– Они - отличные парни, лучших товарищей и пожелать нельзя, однако лейтенант долго присматривался к ним на земле, в воздухе, за пулеметом и пришел к убеждению, что в бою они не потянут. Командир всё время думает о том, как лучше привести "Митчелл" на базу целым, а нас по возможности живыми, и он очень опасается, что такой штурман и такой хвостовой стрелок на борту самолета таят в себе опасность. Он не знает, как поступить: требовать ли после прилета в Индию замену двух членов экипажа, или нет. И его гложет мысль о том, как он скажет стрелку и штурману, что им придется остаться на земле. Именно поэтому он сидит рядом с Башней контроля и не замечает, когда мы проходим мимо него...
– Уайтджек вздохнул.
– Ему двадцать два года, и он - лейтенант. Это большой напряг для любого человека в его возрасте. Если ты увидишь Новака, ты, надеюсь, ему ничего не скажешь?