Рассказы о Чапаеве
Шрифт:
И работали-то они всего полгода вместе, а вот, кажется, будто всю жизнь прошли плечом к плечу, не расставаясь.
Как многому научился Чапаев у Фурманова, этого настоящего коммуниста, умевшего зажечь горячим большевистским словом сердца людей! Смелый и храбрый, он вместе с чапаевцами ходил в атаки, не щадя своей жизни. А сколько провели они в беседах длинных зимних ночей, и какие бескрайние дали открывались Чапаеву после каждой из таких бесед с Фурмановым!
Василий Иванович встал. Он не мог больше оставаться один. Накинув на плечи шинель, Чапаев
Стоял июнь тысяча девятьсот тридцать шестого года. Зрели хлеба, цвели травы.
Как-то под вечер я приехал в станицу Красную. Она залегла в сорока пяти километрах от Уральска.
В просторном доме станичного Совета было прохладно и тихо.
Перед столом председателя сидел молодой человек в роговых очках, с фетровой шляпой на коленях.
Прочитав мой документ, председатель улыбнулся:
— Вы у нас второй. Вот этот товарищ тоже насчёт Чапаева. Познакомьтесь-ка.
Мы познакомились. Молодой человек в очках оказался композитором.
— Знаете, — взволнованно рассказывал композитор, — я тут обнаружил письмо Василия Ивановича, адресованное им незадолго перед смертью в Русский Кандыз. Письмо туда не дошло, а каким-то образом застряло в архиве Совета. Вот посмотрите.
Письмо было написано на листочке, вырванном из ученической тетради. Чернила выцвели и порыжели, пожелтела и бумага. В правом углу выступили крапинки бледно-зелёной плесени.
В письме Чапаев просил сельсовет сообщить ему, в каком состоянии находится пианино, интересовался, учатся ли школьники музыке. Он обещал как-нибудь заехать послушать музыкантов, умеющих играть на барском инструменте.
Когда я возвратил письмо композитору, он бережно положил листочек в портфель и тем же взволнованным голосом продолжал:
— Ведь я уроженец Русского Кандыза. Мне тогда, в девятнадцатом году, одиннадцать лет было, и ходил я в третий класс. На этом пианино я учился музыке.
ТЁЗКА
Весь день полковник Губашин, высокий, худой человек с гладко выбритой головой, был молчалив и задумчив. Он нервно шагал по палубе парохода, и его, казалось, не трогали ни тихая, кроткая Волга, ласково сверкавшая в лучах сентябрьского солнца, ни Жигулёвские горы, уже кое-где тронутые багрянцем и золотом.
Сосед полковника по каюте Алексей Алексеевич Соловьёв, рабочий-горьковчанин, проводивший свой отпуск в путешествии по Волге, не узнавал Губашина.
Они плыли вместе от Астрахани и в дороге сдружились: часто подолгу беседовали или играли в шахматы. Обоим перевалило за пятьдесят, и рассказать каждому было о чём.
Сегодня же Губашин как будто старался избегать Соловьёва. Стоило Алексею Алексеевичу остановиться неподалёку от полковника, безучастно смотревшего на реку, как тот отходил от борта и направлялся то на корму, то на нос — туда, где было безлюднее.
Алексей Алексеевич стеснялся подойти к полковнику и прямо спросить, чего он вдруг загрустил.
К концу дня, когда Соловьёв сидел на палубе, облокотившись на столик, и перечитывал любимые места из «Войны и мира» Толстого, полковник неожиданно подсел к нему на лавочку. Чуть прикоснувшись ладонью к его руке, Губашин негромко и несколько виновато промолвил:
— Вы не сердитесь на меня, Алексей Алексеевич? — Он помедлил, вздохнул и добавил: — Сегодня пятое сентября… да, пятое. В этот день в девятнадцатом году погиб Василий Иванович Чапаев.
Несколько минут оба молчали.
— А вы что же, хорошо знали Чапаева? — наконец осторожно спросил Соловьёв.
Полковник достал трубку, подержал её в руке и, опять спрятав в карман, с усилием проговорил:
— Воевали вместе. И давно всё это было, тридцать лет прошло, а вот… всё так перед глазами и стоит!
Губашин кашлянул и отвернулся.
Немного погодя он рассказал:
— Первый раз я увидел Василия Ивановича летом восемнадцатого, когда его отряды вернулись из похода на Уральск. С котомкой за спиной пришёл я в Порубежку, где находился чапаевский штаб. Нас, желающих записаться в чапаевский отряд, собралось много. Тут были молодые, как я, парни, ещё не нюхавшие пороха, и седые, много видавшие в жизни старики. Но волновались мы все одинаково. Чапаев принимал в отряды людей только надёжных.
Выйдя на крыльцо, Василий Иванович окинул собравшихся быстрым, пронизывающим взглядом и, спрятав за спину руки, крикнул:
«За каким делом пришли, граждане?»
Я стоял у самых ступенек и первым обратился к нему:
«Товарищ Чапаев, примите меня к себе в отряд».
Василий Иванович нагнулся ко мне, прищурился и сердито так проговорил:
«Куда тебя? Кто ты такой?»
Я не смутился, а толком стал отвечать на его вопросы.
Чапаев приказал меня зачислить в формировавшуюся роту.
Напоследок Василий Иванович спросил, как меня звать.
«Губашин моя фамилия. Отца зовут Иваном, а меня Василием», — ответил я.
Он улыбнулся:
«Тёзка, значит, ты мне. Ну-ну! Пока на отдыхе стоим, стрелять обязательно научись».
За полмесяца мы, новички, изучили строй, винтовку и приобрели другие военные навыки. Считали мы себя храбрыми, решительными и с нетерпением рвались в бой.
В день захвата неприятелем Николаевска (ныне Пугачёв) в Порубежке было сражение. Противник, занимавший Таволжанку, отбил у нас переправу через Большой Иргиз и хотел выбить Пугачёвский полк из Порубежки.
Вот тут-то мне и пришлось потерпеть конфуз.
Дело было в полдень. Мы пошли в атаку, но противник укрепился хорошо и атаку отбил. Наступило некоторое затишье. В это время на позиции прискакал Василий Иванович. Он сам повёл нас в атаку. Переправа была взята у неприятеля, и мы погнали его дальше. Тут меня Чапаев увидел и сразу узнал.
«Тёзка, — кивнул он головой, — здравствуй!.. Ординарца сейчас со мной нет, — продолжал он. — Будешь меня сопровождать».
Спустились мы в долок, остановились.