Рассказы о Данилке
Шрифт:
Ребята сидели молча, и Данилка вспомнил деревню, своих дружков Ромку и Андрейку, вспомнил, как гонял с ними в ночное лошадей и как дед Савостий рассказывал им про колчаковщину, как наказывал любить свою землю, видеть и понимать ее красоту. Сладко и грустно защемило сердце. Что-то делают сейчас его дружки - может, опять сидят в ночном у костра, только теперь уже без деда Савостия. Еще зимой отец получил из деревни письмо от своего товарища, который и сообщил, что дед утонул, спасая колхозную телушку, и похоронен как заслуженный труженик, как человек, которого любила вся деревня.
Не было
Вспомнил его Данилка, и повлажнели глаза - так захотелось в родное село, в знакомые поля, к своим дружкам, в ночное, и чтоб дед Савостий был жив, и чтоб старый мерин Серко был с ними, и чтоб кони паслись и горел костер, а дед Савостий рассказывал бы про гражданскую войну.
Вышла луна из-за облаков, ее зыбкий свет залил пойму реки, и на душе Данилки стало еще тревожнее, будто бы он находился в каком-то заколдованном царстве, и вся эта тишина ночи вот-вот разрушится, взорвется чем-то страшным. Может быть, его охватило предчувствие тех перемен, которые были уже не за горами - зимой должна была начаться война с финнами, а там - через год - покатится по стране полымя войны с фашистами.
Может быть, туманное предчувствие бед тревожило его сейчас, когда смотрел он на лунную дорожку реки, на дальние огни завода, на костер рыбаков.
– Помнишь "Лунную ночь" у Куинджи?
– спросил Сашка.
– Вот такая же луна у него была. Когда он первый раз картину выставил, то люди за холст заглядывали, думали, там лампочка горит - так луна у него светила. Как настоящая. Вот как он краски, интересно, подбирал?
Они вернулись в город на заре, когда пошли первые трамваи и чистые, только что политые улицы были тихи и пустынны. Друзья шагали по мокрому асфальту и молчали. Хотелось спать, в голове стоял шум, а на сердце было легко. В такой ранний час Данилка еще не видел города и вот теперь, увидев, вдруг почувствовал, что город ему нравится.
На другой день Сашка показал ему акварельный рисунок, на котором была изображена ночь: луна, костер, отраженный длинным кинжалом в реке, и лошадь, стоящая у воды, и снова дрогнуло сердце у Данилки. Он попросил у Сашки этот рисунок на память, и тот легко отдал.
– Цвет огня в воде не схватил. Надо еще раз сходить.
И они еще раз ходили на берег и сидели всю ночь возле реки, и Данилка рассказывал Сашке о своей жизни в деревне, о своих дружках, о деде Савостии, о том, как стреляли в отца и как любил девчонку по имени Ярка.
А зимой, когда была война с финнами и стояли лютые холода, Сашка однажды сказал:
– Давай я тебя нарисую. Садись.
Данилка сел, неуверенно улыбаясь. Сашка прищурил глаз и начал кидать штрихи на ватман. Долго и терпеливо сидел Данилка, а когда Сашка показал ему рисунок, он ахнул. Длинношеий пацан с хмурой удивленностью смотрел с портрета. Челка некрасиво торчала надо лбом, жесткие волосы не прилегали, глаза были разные - правый больше, левый меньше, острый подбородок выдавался вперед. А главное, главное - Данилка был синий. Весь синий, будто утопленник какой.
– Я тебя так вижу, - категорически заявил Сашка на Данилкин разочарованный вопрос, почему это он - синий.
Данилка ушел расстроенный. Дома он долго рассматривал себя в зеркало. Ну ладно, глаз левый, если присмотреться, и вправду чуть-чуть меньше правого, а Сашка сделал в два раза. Челкой действительно не похвастать волос у него грубый, как конская грива. И шея тонкая. Мать говорит, что он растет и потому вытягивается. Есть у Данилки и синева под глазами: война с финнами идет, и с харчами - не очень. Если повернуть щеку на свет, то возле уха тоже синеет. Но все равно - не такой же он синий, как сделал его Сашка.
Сашка принес Данилкин портрет в класс, и ребята покатились со смеху, а Сашка стоял красный и надутый.
– Вы дураки, вы ничего не понимаете!
– вдруг закричал он со слезами на глазах и в бешенстве разорвал Данилкин портрет.
Одноклассники перестали смеяться и с удивлением смотрели на Сашку.
В этот момент в класс вошел Ефим Иванович. Все притихли. Ефим Иванович поднял разорванный портрет, сложил кусочки и долго смотрел на рисунок. Ребята выжидательно молчали.
– Почему в синих тонах?
– спросил Ефим Иванович.
– Я так вижу, - буркнул Сашка, исподлобья глядя на учителя.
– Хорошо, допустим, - спокойно согласился Ефим Иванович.
– Но что ты этим хотел сказать?
– Что война идет!
– зло закричал Сашка.
– Что хлеба не хватает! Он же синий, посмотрите!
– мотнул он головой в сторону Данилки.
– Он же голодный! Разве это не понятно?
Хлеба действительно не хватало, были перебои; по ночам люди отстаивали в огромных очередях, в стужу - усталые, плохо одетые. Стояли со взрослыми и дети.
Ефим Иванович внимательно выслушал Сашку, и в глазах его появилась горечь. Он вздохнул и сказал, обращаясь к классу.
– Это обобщенный портрет, ребята. Это не только Данила Чубаров, это и все вы. И сам Саша, и ты, Вася, и ты, Олег, - показывал он на ребят в классе.
– Это все вы. И он нарисовал правильно.
Ефим Иванович положил на плечо Сашки руку.
– Он увидел то, чего не видели вы. А теперь, после этого портрета, увидите; в этом и есть цель художника - показывать людям то, чего они еще не видят. Зря порвал портрет.
– Голос Ефима Ивановича построжал.
– Правоту свою надо доказывать, Саша, а не истерику закатывать.
Ефим Иванович помолчал, легонько провел рукой по вихрастой Сашкиной голове и тихо, серьезно сказал:
– Тебе трудно придется: у тебя свой взгляд, взгляд художника, а он не всегда совпадает со взглядами других. Чаще не совпадает. У настоящих художников нет легкой дороги.
Потом Данилка бегал в учительскую за географической картой и случайно слышал, как Ефим Иванович говорил с завучем, седым добрым историком: "Вы знаете, я даже боюсь за него, он необычайно талантлив. В таком возрасте и такой самобытный взгляд на мир, на искусство".
– "Чего же вы боитесь?" спросил завуч. "Боюсь, когда вырастет - пропадет все. Бывает же так: в детстве вундеркинд, а вырастет - дурак дураком. Еще боюсь, что помочь ему не могу. Он больше меня понимает в живописи, я порою теряюсь от его вопросов. Его в Москву надо посылать, в институт Сурикова".