Рассказы о походах 1812-го и 1813-го годов, прапорщика санктпетербургского ополчения
Шрифт:
Любопытно было при этом видеть, как привычка делает неустрашимым. Молодые Прусские маркитантки ежедневно во всю осаду являлись в наш лагерь с булками, водкою, вишнями и пряниками. Со времени открытия траншеи, мы ежедневно подвигались вперед и опасности увеличивались — но они с тою же точностью и постоянством приходили к нам каждое утро, приседали немножко, при свисте летящих ядер, шутили при посыпании чугунного картофеля, с веселостью рассказывали нам свои новости и не прежде оставляли нас, как весь их запас бывал разобран. — Деревенские мальчишки также часто забавляли нас своею смелостью. — Чтоб неприятельские ядра не пропадали даром, их вырывали из земли и смотря по калибру, раздавали по батареям для обратной пересылки по адресу. За каждое вырытое ядро платилось по дитке (около 7-ми копеек), — и этою работою обыкновенно занимались мальчишки из окрестных деревень. Надо было видеть, с каким нетерпением стояли они под выстрелами и ждали ядер. Лишь только вроется в землю, они тотчас бросались к нему и вырывали его. Напрасно мы кричали им, чтоб подождали немного, потому что часто летали и начиненные ядра, которые разрывало и черепками убивало, — но это никогда не останавливало мальчишек. Им поскорее хотелось заработать дитку и накупить себе пряников.
24-то Октября Французы попытались сделать нечаянное нападение на Нерунг, где им так посчастливилось 15-го Апреля. С тех самых пор тамошний отряд ни разу не был обеспокоен неприятелем. Не мудрено, что бездействие родило беспечность. И действительно они так искусно подкрались, что застали Командующего отрядом в глубоком сне, едва успевшего спастись. Но на этот раз они не только не нашли никакого провианта, но подоспевшим резервом были чрез полчаса прогнаны с уроном.
По этому ли случаю, или по другим распоряжениям, нашей Дружине велено было отправиться на Нерунг, для подкрепления тамошнего отряда. Обход был по-прежнему чрез го-д Диршау — и мы употребили на это четыре дня по жесточайшей грязи. Когда же пришли туда и пробыли трое суток, то ужасная скука овладела нами. После жизни самой деятельной и наполненной ежеминутными опасностями, вдруг перешли мы в совершенную бездейственность. — Тоска, да и только. — Надобно было искать рассеяния. С начальником 1-й роты вздумали мы отпроситься в город Эльбинг, лежащий около 60-ти верст от Данцига. Предлогом отпуска был размен ротных денег. — Полковник пустил нас на 5 ть дней.
По непроходимой грязи ехали мы туда трое суток, — и по этому уже расчету не могли воротиться к сроку отпуска, а как ответственность за просрочку одинакова, то мы и вздумали подолее пожить. — Да и можно ль было иначе? Прелестнейший город, отличное общество, чудесный везде прием, у нас много денег, молодости и охоты влюбиться…. День за день, веселость за веселостью. Удовольствие за удовольствием — и мы прожили три недели. — Товарищ мой влюблен был в дочь одного городового Советника. Это было ему и под стать. Он был из весьма хорошей Фамилии, значительного чина (в 20-ть лет Коллежской Асессор), отличной образованности, прекрасный фортепьянист, наилучшей и благороднейшей души человек и очень хорош собою. Мудрено ли ему было понравиться и Немкам и Немцам? — Его везде на руках носили, — а за ним и я был приглашаем. При нем все мои дарования исчезли, — но я этому не завидовал. Я был занят очень скромным волокитством. Я страстно влюбился в дочь хозяина нашего Английского трактира и с ума сходил по ней. Один из ежедневных тамошних посетителей, купец, сделался моим другом и поверенным. Казалось он от души старался помогать нам, — но Тереза, уступая силе моей любви, хотела законного брака — и это держало в узде порывы моего романтизма. Я однако же всякий день более и более воспламенялся, потому что короткость обхождения сильно жгла молодую кровь. Поверенный мой с Немецким радушием хлопотал за меня, я ему давал поручение за поручением… вдруг я узнал, что он сам влюблен в Терезу — и уже однажды предлагал ей свою руку, — но получил отказ. — Это меня взорвало. С бешенством бросился я к нему, сказал ему о том, что узнал — и получил от него очень равнодушное признание, что все это точно правда. — За что ж вы сердитесь, прибавил он? Да может быть еще десять человек влюблены в Терезу, — но разве это мешает вам быть предпочтенным ею? Если вы на ней женитесь, то она конечно будет счастлива, — и я любя ее, буду очень рад. Обольстить же ее вы верно не захотите…. Я тотчас же смягчился и помирился. Самоотвержение его меня трогало. Я решился также пожертвовать собою и поручил ему объявить ей и отцу, что я действительно намерен на ней жениться. Он немедленно выполнил мою комиссию. Тереза была в восторге, отец изумился, — но надеялся однако изумить и меня. Он велел сказать мне, что как ни велика честь, делаемая его дочери, но что он дает за нею 20 т. талеров, а это-де то же чего-нибудь да стоит, Впрочем и он, и Тереза изъявили совершенное свое согласие. Я был счастлив, полетел к ним, обнимал всех и с той минуты пользовался всеми правами жениха.
Надобно однако было открыть все товарищу. Его я больше всего боялся. Кое-как намекнул я ему о моей любви — и это его отнюдь не удивило, но когда я скрепясь сказал, что готов даже жениться на Терезе, — то он представя мне все безрассудство подобного поступка, прекратил все рассуждения тем, чтоб после завтра отправляется под Данциг, потому что в городе известно стало о капитуляции, заключенной Раппом, — и следственно нам надо было торопиться ехать к церемониальному шествию. Я ожидал этого, но как вместе с тем знал, что свадьба моя не теперь же может быть сыграна, то и замолчал, уверенный внутренне, что все-таки поставлю на своем. На другое утро объявил я Терезе, что еду завтра под Данциг, с тем чтоб устроить свои дела и возвратиться к ней как можно поскорее. Она поплакала, я расцеловал ее, успокоил— и проведя с нею один из приятнейших дней моей жизни, уехал на другое утро.
В грустном расположении духа ехали мы оба с товарищем. И он, покидал любимейшее свое существо, и он был любим, — но и ему для успеха не было другой перспективы, кроме холодного Гименея. Он имел довольно силы, чтоб оторваться от этой развязки. — В 1 1/2- милях от Эльбинга была обыкновенная переправа чрез Вислу (или рукав ее: Ногат), подъехав к ней, вдруг объявляют нам, что сильный лед, шедший по реке, прекратил всякое сношение и, что мы не прежде 2-х недель теперь попадем на ту сторону. — Что было делать против судьбы? Внутренне оба радуясь, воротились мы в Эльбинг, явились к Коменданту, — и как ему известно уже было о прекращении сообщений, то он дал нам новые квартирные билеты, — и мы вдруг неожиданно опять явились к нашим тоскующим красавицам. Быстро пролетели эти две недели, — и не смотря на все удовольствия наши, нам было очень досадно, что под Данцигом все без нас кончилось. Эльбингские газеты уже известили нас о неутверждении ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ капитуляции, о приказании ЕГО предложить гарнизону, или сдаться военнопленными, или продолжать Защищаться, о согласии его на исполнение воли ГОСУДАРЯ, о церемониале сдачи крепости, выхода войск и празднествах в Данциге в честь Русских, — все это случилось без нас! — Мы ежедневно справлялись о переправе и при первой возможности полетели туда.
Не очень выгодно было являться с повинною головою. Просрочка была жестокая. Я, как младший, оправдывался тем, что должен был слушаться старшего товарища. Он же не знаю, как и чем, убедил нашего Полковника в своей невинности — и все кончилось самым благополучным образом. Мы отправились в Данциг, чтоб осмотреть его и погулять.
Весело было проезжать теперь мимо траншей и батарей, не слыша уже вечного аккомпанемента ядер и картечи. Весело въезжать в город, перед которым целый год почти стояли в почтенном отдалении; весело ходить по разоренным его улицам и мимо разрушенных зданий, весело повторять себе с гордостью: — это мы победили; но чувство тщеславия скоро удовлетворяется, притупляется, пресыщается. Человеку нужны приятнейшие ощущения — а тут их не было. При изъявлениях радости народной, видна была везде бедность и даже неискренность. Выгоды Наполеонова правления избаловали Данцигских жителей. Им очень не хотелось возвратиться под власть Прусского Короля. Они даже отправили Депутацию к АЛЕКСАНДРУ, чтоб Он их взял в свое владение, но между союзными Монархами дело это было кончено — и Депутатам отвечали, что не их забота выбирать себе властителей, и чтоб они явились за приказанием к своему Государю, Королю Прусскому.
Так кончилась осада Данцига. Со дня открытия траншей, менее нежели в два месяца, ужасная эта крепость принуждена была сдаться. Действие Русской артиллерии превосходят всякую похвалу. Семилетние труды Французских инженеров так были избиты нашими ядрами, что между батареями даже сообщения не было от обломков; все почти их орудия были подбиты и передовые наши траншеи были уже на гласисе. При нынешнем военном искусстве нет уже непреодолимых крепостей, если только перед ними можно рыть траншеи.
Вскоре по взятии Данцига воспоследовал ВЫСОЧАЙШИЙ Указ о роспуске Ополчений, — и что же? никто почти из нас не был этим доволен. Союзные войска вступали тогда во Францию. Начинался последний акт величественной Драмы: Падения Наполеона, — а нам приказывали сойти со сцены. Это было очень грустно! — Притом же отобрали у солдат ружья, как бесполезную вещь, для мирных поселян, возвращающихся на родину. И это было нам очень неприятно. Сколько воспоминаний соединилось для воина с ружьем его, бывшим свидетелем и товарищем в двухлетних битвах! Это была бы для него и для потомства его святыня, на которую внуки приходили бы любоваться и рассказывать повести о великой године испытания.
Что еще сказать о нашей службе? Обратный поход — был уже не что иное, как прогулка праздных людей [6] . B Кенигсберге узнали мы о взятии Парижа — и об окончании всей войны. Радуясь величию и славе Русского оружия, мы грустили однако, что не участвовали в этой знаменитой развязке, которая в истории народов составит эпоху, которая снова изменила географию Европы, которая свергла династии, признаваемые 10 лет, и которая возвела Россию на небывалую дотоле степень могущества, славы и величия.
6
Примечание для любопытных. А Тереза? а свадьба? — Виноват, Господа! Я никак не мог жениться. Добрый наш Полковник урезонил меня, — а Тереза вышла замуж за того самого купца, который был моим поверенным.