Рассказы о Сашке
Шрифт:
При этом волосы у неё, у Татьяны-Марины, у жены Володиной, брата того самого Сашки, который… Так вот, да, – точно, странно, забавно – волосы у Татьяны-Марины цвет имели и золотистый, и тёмно-каштановый, то есть, в разное время суток то один цвет преобладал, то другой, то золотистого больше было, то тёмного и каштанового. Какого же цвета было больше, какого меньше – никто разобраться не мог. Ну и Володя в том числе. Ещё иногда он не мог разобраться, круглое лицо у Татьяны-Марины или овальное, квадратное или треугольное, пирамидальное или втянутое, впалое или одновременно и в правую
ЛИЦА 6
Но вас интересует, наверное, – очевидно, – вероятно, – похоже, – возможно, – может быть, – может статься, – видимо, в какой мере «непроснувшность» того или иного лица является адекватной кривизне, сбитости, отёчности и помятости? Да в самой наипрямой, в наипрямейшей самой мере! Поелику – поскольку – потому что – оттого что – вследствии того, что – в результате того как, «непроснувшность» в единый смысловой узелок завязана с той же отёчностью. И с кривизной. И даже со сбитостью. Ведь лицо проснувшееся не может – или, по меньшей мере, не должно быть отёчным.
Не так ли? Не правда ли? С чего же, собственно говоря, ему, полноценно и самодостаточно проснувшемуся лицу, нужно отекать?
Нет, не с чего ему отекать, если оно в самом деле проснулось полноценно. Кривым-то оно, конечно, ещё может быть, хотя кривизна может разный иметь генезис.
Да, самый разный. Да, самый неоднозначный. Но вот зато и сбитость, и помятость, и измятость лица, впрямую указывают на то, что нет, нет, не проснулось, ни фига не проснулось ещё это лицо, что кажется, что только мерещится ему, лицу этому, будто бы проснулось оно! Разве нет? Возможно ли вообще представить, дабы проснувшееся, энергичное, свежее и бодрое лицо было измятым, искривившимся или сбитым?
ЛИЦА 7
Подводя незначительную – небольшую – маленькую – не толстую – и не жирную, и даже почти что итоговую финальную чёрточку под размышлениями о лицах человечьих, погружаемся мы, проседаем, проваливаемся – с хлипом, с грохотом, со скрипом, с треском и даже с чавканьем некоторым в итоговый вывод: большинство лиц почти извечно пребывают в непроснувшемся состоянии. И поэтому лица и у Володи, и у Татьяны-Марины-молчальницы, и у Дельфии, и у Петра Семёновича-Сергеевича, и у экстра-генерала «Твою Мать», и у покойного дознавателя Якобсена, и у Романа коврового, и даже у Сашки, являлись непроснувшимися.
Вполне вероятно, что если бы Сашка не умер весной, в конце мая, то он бы мог внести в эти рассуждения некоторые частные коррективы: ему было бы, наверное, – вероятно – возможно, – очевидно, не так уж сложно прокомментировать, в какой же такой степени лица у леди Сильвии или у Прозерпины являлись непроснувшимися?
Быть может, вопрос о лице леди Сильвии, изящной и полуодетой, умеющей во время разговоров обходиться без слов, и в какой-то немалой очень даже мере безвозвратно сдвинутой – повёрнутой на Стране Грёз и на
Зато про Прозерпину он безусловно смог бы что-либо внятное рассказать. Наверняка.
Ведь Сашка, который умер совсем молодым, время от времени любовничал с Прозерпиной. Со сладких и глупых школьных лет это у них повелось. Поэтому уж он-то, с одной стороны, точно мог сказать, имелись ли у неё на лице ощутимые, буквальные, очевидные, заметные проявления помятости, отёчности, сбитости и кривизны.
Только едва ли и вряд ли у того же Сашки, со стороны nomber two, у полноправного и законного обладателя непроснувшегося лица, были реальные навыки оценивать другие – чужие – иные – прочие лица по наличию указанных выше признаков энд критериев.
А если всё-таки и были, и наличествовали они у него, такие навыки, или ежели Прозерпина Дедикова имела на лице своём эти воистину универсальные признаки-критерии, то ведь запросто могли они не присутствовать в своём корневом, классическом, правильном, строгом, типовом, стандартном, массово-традиционном варианте. Ведь категории помятости, отёчности, сбитости и кривизны, ни в коем случае не следует понимать – осмысливать – трактовать буквально и однозначно. Совсем это ни к чему. Совсем это сквозь варежки.
ГОЛУБЬ КРАУ
Однажды Володя, брат Сашки, который умер совсем молодым, поехал, якобы по неким делам, в большой северный город. Неких дел у него было не слишком много. Проходя бесцельно по Моховой, Володя решил выпить кофе. Он много и часто пил кофе, хотя и не любил его.
«В жизни часто приходится делать то, что не любишь», – думал Володя, прихлёбывая горячий кофе маленькими быстрыми обжигающими глотками.
За столиком напротив сидели студенты, они спорили, громко смеялись и тоже что-то пили. То, что они пили, не было похоже – не напоминало – не походило на кофе. Неожиданно раздался странный треск, будто бы наверху ломалась крыша. Треск нарастал и усиливался. Володя ещё раз зачем-то взял кофе.
– Это Голубь Крау прилетел, – сказал сидевший рядом с ним угрюмый мужчина средних лет с неявным выражением лица, – опять он наверху, на крыше резвится.
Мужчина пил пиво, а Володя, брат того самого Сашки, кофе.
– Чего же он хочет?
– Этого никто не знает, – последовал большой глоток, потом делатель глотка поморщился.
Похоже, он не очень любил пиво, хотя и пил его. Вот и ему приходилось делать то, что он не любил. Треск наверху продолжался. Студенты независимо смеялись и спорили о музыке Кнайфеля. Мужчина морщился и пил пиво.
– Говорят, что Голубь Крау в прошлой своей жизни жил именно в этом доме. Или в соседнем, – неприятным, скрипучим, сдавленным голосом сказал угрюмый мужчина с неявным выражением лица своего.