Рассказы о животных
Шрифт:
На следующий день на тайгу с моря обрушилась мартовская пурга. Свистело, ревело два дня, а когда стихло, нам показалось, что весь мир навечно и напрочь запеленало пухлым одеялом.
В полдень, когда снежную белизну до боли в глазах высветило солнце, ставшее по-весеннему веселым и теплым, а снег увлажнился, мы увидели медленно и робко приближающихся к избушке кабанов. Они плелись по нашей тропе, но над снегом поднималась лишь голова взрослой чушки, за которой угадывались горбики ее поросят, их уже было только два… Оставшиеся в живых, потеряв надежду выжить, шли к нам за помощью. Шли, конечно, потому, что я показал им людское дружелюбие. Другого выхода у них и не было.
Подошли кабаны к зимовью и за тридцать метров стали, не решаясь больше приблизиться. Тогда мы взяли по ведру овса и пошли к ним. Точнее, не к ним, а в обход. Вышли к снежной траншее, оставили овес в ней, вернулись. Потом я начал медленно приближаться к зверям, зная, что если они и будут убегать, то только по своему следу, и овса им не миновать.
Темно-бурые тела кабанов в снегу вырисовывались четко. И они, худые и изможденные, были так непохожи на себя прежних — плотных, сильных, независимых, постоянно избегающих людей.
Овса у нас было немного, мы скормили его кабанам в несколько дней, оставив коню лишь сено. Солнце пригревало, и снег быстро таял, оседал. По ночам он покрывался настовой коркой, и кабаны становились совершенно беспомощными. По утрам я подходил к ним вплотную, пытался «разговаривать». Они смотрели на меня по-звериному настороженно, но уже мало боялись. Мне иногда казалось, что они понимали не только наши добрые намерения, но и слова. По крайней мере их тон.
Нам пора было уходить из тайги. Кабанам осталось совсем немного, чтобы дотянуть до образования проталин на солнцепеках и ранних всходов травы на них! А помочь бедолагам выжить можно было только одним — подкормкой. И мы таки помогли им продержаться: проводник привез из ближнего села два мешка картошки…
Кабаны, которым в голодную зиму удается дотянуть до апреля, когда на южных склонах появляется молодая трава, выживают. Солнце в это время хорошо греет, расход энергии у животных сокращается, а на оголившейся из-под снега земле можно найти прошлогодние орехи, желуди, остатки падали.
Гон у кабанов начинается во второй половине ноября — декабре. У упитанных свиней он начинается раньше и проходит более бурно. Секачи яростно дерутся, пытаясь поддеть соперника клыками или свалить ударом рыла. На всю тайгу (как под ножом!) визжат, хрюкают и вроде бы даже оглушительно рычат. Огромные литые туши то мечутся, то замирают, выжидая удобный момент для нового броска. Они в это время совсем мало едят, сильно возбуждены и часто охлаждают свою страсть в грязевых и водяных «ваннах».
Под кожей на груди и лопатках у секачей ко времени гона нарастает калкан, это уплотнение служит им броней от ударов соперников. Калкан очень прочен, у старых кабанов он достигает толщины трех-четырех сантиметров. Удары клыков соперников обычно приходятся на этот калкан. Тем самым он оберегает кабанов от опасности.
…Два кабана сражались, видимо, уже давно, когда к ним удалось подойти. Звери, сходясь, успевали два — три раза поддеть соперника головой, потом вставали на дыбы, сжав друг друга передними ногами, и в этой позе ожесточенно бились рылами. Расходились ненадолго и снова кидались в бой. Оба уже еле держались на ногах, когда один из них вдруг побрел прочь. Второй его не преследовал…
…Характерно, что в гон изредка встречаются запоротые в драках кабаны. Но дерутся самцы для выявления сильнейшего, не для того, чтобы убить соперника.
Весной, обычно в апреле, самка приносит поросят в заранее приготовленном гайне. Это довольно капитальное для свиньи сооружение, обычно устраиваемое под густыми кронами хвойных деревьев или выворотнями. При взгляде со стороны оно представляется большим ворохом ветвей, хвойных лап, кустарников, старой травы. При более близком ознакомлении в гайне можно увидеть вырытое в земле гнездо, устланное травяной ветошью, сухой хвоей и листьями, а над ним — плотную крышу из кустарника и молодых деревьев. В нем довольно тепло и сухо.
Поросят бывает от двух до десяти. Первую неделю они тихо лежат, тесно прижавшись друг к другу в гайне. Их мать кормится поблизости, навещая малышей каждый час. В недельном возрасте свинья выводит свое полосатое потомство на первую прогулку. В это время она его отчаянно защищает, яростно набрасываясь на крупных и опасных хищников, даже на человека.
Через две-три недели поросята уже довольно шустры и сами ищут корм, роют землю, а при опасности мгновенно рассыпаются в стороны и крепко затаиваются под валежинами, деревьями, в хворосте. В двух-трехмесячном возрасте они перестают сосать мать и полностью переходят на «взрослое» питание. На орехах и желудях к началу зимы они становятся крупными и жирными, весят 40–50 килограммов. В неурожайные годы поросята вдвое легче, жира не имеют совершенно и зиму часто не выдерживают.
До годовалого возраста у уссурийского кабана доживает 40–60 процентов поросят, а у европейского — в полтора раза больше.
Высокая смертность молодняка уссурийского кабана на первом году жизни объясняется не только неурожаями и холодами, но и уничтожением хищниками. Поросят истребляют рысь, волк, харза, лисица, но главные их враги — тигр и бурый медведь.
Тигры в Амуро-Уссурийском регионе в год губят более десяти — двенадцати тысяч кабанов. Бурый медведь и кабан, обитающие осенью в одних и тех же угодьях, живущие на одних и тех же кормах, связаны между собою. Когда желудей и орехов мало, свиньи становятся почти единственным источником существования медведя. От этого хищника при бескормице погибает до шести тысяч кабанов, чуть меньше, чем от тигра. На волков, рысей и других хищников приходится примерно тысяча лесных чушек в год. Вот и получается, что до трети поголовья этого зверя в уссурийских лесах уничтожается хищниками. В других регионах такого не наблюдается.
Основное количество жертв приходится на поросят и подсвинков, потому что их больше и охота на крупных секачей опасна: их остерегаются даже тигры.
Однажды я обнаружил следы полосатого владыки и «прочитал» такой случай. Амба зачуял кабана на лежке и стал его преследовать. Приближался медленно, шаги делал малые, стоял подолгу. Когда расстояние между зверями сократилось до двадцати метров, хищник ринулся в атаку. Считаю его прыжки: один, другой, третий… И вдруг — стоп! Тигр так затормозил всеми лапами, что взрыхлил снег до земли. Потом потоптался — и в сторону. «В чем же дело? — думаю. — Лежка-то кабана — вон она чернеет, десяток метров до нее». Подхожу к лежке и вижу: на ней отдыхал громадный секач. Услышав, а возможно, и увидев тигра, он не только не помчался в ужасе прочь, но… прыгнул навстречу и застыл в решимости встретить полосатого владыку «лицом к лицу». Я живо представил грозную неустрашимость вепря, его клыки, горящие глаза и подумал, что тигр тоже не любит испытывать свою судьбу лишний раз…
Старый промысловик, с которым я однажды познавал таинства поисков знаменитого корня жизни — женьшеня, поведал мне такую быль:
«Желудей тогда много было, а кедр не уродил, и собрались кабаны стадами в дубняках. Я как-то добыл двух чушек, разделал их и отдыхал. День был теплый, тихий, лес просматривался хорошо. Благодать! Сперва я стадо ухом уловил: когда кабаны кормятся, их далеко слышно, а через несколько минут и увидел. Метров триста было до них, потом поменьше. Шли в мою сторону косогором, наискосок. Шумно так, хрюкали, хрумкали, взвизгивали. И вдруг заухали — и врассыпную, кто куда! А на том месте, где они только что были, я увидел тигра, уткнувшегося мордой в горло своей добычи. Она уже не визжала, но ногами еще месила вовсю. А амба бил хвостом справа налево.