Рассказы разных лет
Шрифт:
Куривший разом поднялся. Это был тоже рослый, крупный человек, с крупными чертами энергичного лица.
— Кто говорит? Это ты, Самойлов? Здравствуй. Да, Кулик. Ну, говори. Так, так, — слушая донесение, несколько раз повторил он в трубку. — А как батарея? Неизвестно? Сейчас же бери дежурный эскадрон и полубатарею и скачи галопом на Одинцовку. Да вперед разъезд сильный пошли… Да-да, немедленно. Около моста не нарвись на засаду… А я пойду со стороны Грайворона. Ну, добре, пока! — Положив трубку, он схватил другую: — Это кто? Дежурный по штабу? Как фамилия? Ага. Ну,
— Трубача! Трубача до командира! — послышались голоса за окном.
— До ко-ман-ди-ра! — спустя минуту донеслось издалека.
— Собирай, Сергей, дивизион! Выводи тачанки, да пусть одно орудие с тремя ящиками будет готово к походу! — быстро приказал начарт вытянувшемуся перед ним в струнку только что мирно пившему чай человеку.
— Слушаюсь! — ответил тот и бросился из хаты.
В дверь вбежал трубач.
— Чего прикажете, товарищ начарт?
— Играй сбор! — крикнул Кулик, быстро набрасывая на себя портупею. Оглядев наган, он вышел во двор, где уже трубил-разливался горнист.
«Тра-та-та-та…» « Всадники-други, в поход со-би-рай-тесь…» — звенел в воздухе сигнал, и со всех дворов, окружавших штаб-квартиру начарта Первой Конной, высыпали люди, ведя за собой коней, таща седла и бряцая оружием.
Через пять минут стройная колонна всадников вышла на главную улицу местечка и, провожаемая лаем потревоженных собак, на широкой рыси исчезла в темноте.
А в Одинцовке произошло следующее.
В то время как большая часть батарейцев находилась в клубе, остальные мирно сидели по хатам, занимаясь каждый своим делом. Одни дремали, другие чинили по-изорвавшуюся одежду, третьи латали сапоги, четвертые попивали из котелков пахнущий дымом чай; кое-кто, сидя на завалинке со столетними «дидами», вели тихую беседу. У въезда в село стояла застава из восемнадцати конармейцев четвертого эскадрона, приданного в прикрытие батареи. Хотя о бандах здесь не было и слышно, но все же еще одна застава была на всякий случай расположена и у моста, возле сходившихся дорог, шедших к Одинцовке из немецкой колонии Александерфельд и поселка Надеждино.
Командир четвертого эскадрона, краснознаменец, старый конармеец, Степан Заварзин стоял за плетнем своей хаты и точил на бруске шашку. Иногда он пробовал ее лезвие, проводя по острию ногтем. Кончив точить, он взмахнул над головою шашкой. Клинок со свистом сверкнул в сумерках, охваченных багровым отсветом умиравшей зари.
«Хороша», — подумал он и оглянулся.
Со стороны Гнилой балки в село входил конный отряд. Шедшие впереди дозоры уже прошли мимо него и, не останавливаясь,
«Что за часть? Наверное, четвертой дивизии», — подумал Заварзин и, подходя ближе к плетню, перегнувшись через изгородь, крикнул:
— Какого полка, товарищи?
— Свои. А где здесь командир? — наезжая конем на плетень, спросил передовой, ехавший под знаменем человек.
— Я командир, — сказал Заварзин и обомлел: перед ним был Махно.
— Измена! — крикнул, отшатываясь, командир и упал возле плетня. Пуля из маузера, пущенная в упор «батькою», пробила ему грудь.
— Ура! Даешь красных! — заревели конные.
Стреляя по сторонам, бросая во дворы и хаты бомбы, паля из пулеметов, они понеслись по улицам тихой Одинцовки, рубя и пристреливая разбегавшихся красноармейцев.
Комиссар первой батареи Михайлов занимал хату старой вдовы, бобылки Устиньи. Хата была в стороне от дороги, возле выхода в поле. Недалеко от квартиры Михайлова расположился и сам командир батареи. Командир и комиссар очень дружили между собой. Они были земляки, из одних мест, оба любили артиллерию, считали ее первым в мире родом оружия и после окончания гражданской войны хотели вместе идти в Артиллерийскую академию.
— Артиллерия — это, брат, первейшее дело, без пушки не бывает победы, — говаривал Решетко.
Комиссар посмеивался, слушая его, хотя втайне вполне разделял мнение своего друга.
Пробыв вечер вместе, они только пятнадцать минут назад разошлись по своим хатам. Решетко пошел к себе, ожидая прихода с рапортом старшины батареи, а Михайлов решил на сон грядущий почитать Дюма. Орудия стояли возле дома командира. Они были отлично вычищены, накрыты чехлами, зарядные ящики стояли квадратом в стороне. Возле них ходил часовой с обнаженной шашкой, и блики заката играли на ней. Со стороны коновязей послышались возня, храп и ржание коней. Один из жеребцов забил ногами.
«Передрались, черти, опять жеребца между конями поставили», — с неудовольствием подумал Решетко и поднял голову.
За домами, совсем недалеко от батареи, послышалась пальба, разорвались ручные гранаты, потом загрохотали залпы, и пули, словно горох, посыпались отовсюду.
«Напала… банда!» — вскакивая, решил командир.
За окном замелькали люди. Какие-то всадники скакали по батарее. Пулеметная очередь бесконечно долгой струей прокатилась во дворе. Ветхие ступеньки крыльца застонали под тяжестью бегущих ног.
Решетко быстро прикрутил ночничок, и слабый, еле видный огонек замигал по комнате.
В хату ворвалось человек семь незнакомых вооруженных людей.
— Ты хто? Командир? — крикнул один из них.
— Никак нет. Я писарь, — поднимаясь с табурета, сказал Решетко. — Он вам нужен? Ежели желаете, сейчас позову, он напротив квартирует.
— Зови, едрена вошь, да живее! — крикнул кто-то в ответ.
— А по какому делу? — притворяясь непонимающим, спросил командир, уже отворяя дверь.