Рассказы разных лет
Шрифт:
И мы, проследив его взгляд, словно различили в темноте громады немецкой столицы.
— Только вам следует спешить, а не то наши американские парни могут раньше вас занять Берлин, — неожиданно добавил Першинг.
— Ну что ж, мы будем рады, если они как следует вцепятся в глотку врага, — ответил Рудин. — Фашистский зверь должен быть зажат в клещи с двух сторон, но торопиться все-таки надо вам, американцам, а то встреча с союзниками может произойти не в Берлине, а где-нибудь на Рейне.
Першинг молча выпил, вытер салфеткой губы и засмеялся.
— Да, темпы нашего Айка не очень уж велики, но, между нами говоря, во всем этом виноваты англичане с их постоянной оглядкой назад. — Он налил себе вина. — Но не все ли равно, где встретятся русские и американские друзья? Главное — победить Гитлера и уничтожить его кровавый режим.
Беседа за столом затянулась. Американец был оживлен, непосредствен в своих излияниях, и это очень располагало к нему. Под патефонную музыку он проплясал негритянский танец буги-вуги, рассказал несколько забавных случаев из своей кочевой жизни и очень похоже изобразил Черчилля, с которым встречался дважды в Лондоне и которого провожал на корабле «Миссури» от Бостона до Саутгемптона.
— Замечательный старик! Внешность типично бульдожья, такая же хватка, злой язык, пристрастие к хорошей сигаре, стакану шотландского виски. А наш Рузвельт совсем в другом роде. Мягкий, снисходительный, вежливый. Типичный американец из старопуританской семьи. Я много раз имел возможность наблюдать за ним… — потягивая вино, рассказывал Першинг.
Посидев еще с полчаса и побеседовав о Москве и о будущих перспективах мира, мои гости стали расходиться.
— Я бы предложил заключительный тост за то, чтобы это была последняя на земле война и чтобы мир никогда больше не узнал ужасов проклятой человеческой бойни. Мы с вами, друзья, навидались страданий и крови так много, что вправе желать этого, — сказал Першинг, глядя на нас открытым, ясным взглядом.
Его голос прозвучал так искренне, в нем была такая грусть и боль, что я с удовольствием первым же чокнулся с ним.
— А теперь, друзья, по своим комнатам! Не знаю, что будете делать вы, а я засяду за свою машинку и набросаю статью, которую готовлю для «Геральда», — сказал он, уходя.
Рудин и Володя вышли вместе с ним, а Запольский и Миронов задержались еще, знакомясь по карте с кварталами Шагарта и его достопримечательностями, которые были перечислены в книжке «Город Шагарт и его значение для экономики Германии».
— Хоть и фашистская продукция, — сказал Запольский, — однако очень полно и толково написанный справочник.
Он выписал несколько сведений из книги, просмотрел план города, отметил для себя статистические данные и цифры.
— После войны намереваюсь писать повесть о последних днях фашистской Германии, и кое-что из этого может пригодиться для книги.
— А я, вероятно, так и умру газетчиком, — вздохнув, сказал Миронов. — Сколько раз хотел взяться за большую литературную работу, но сомнение и страх останавливали меня.
— А может, лень? — улыбнулся Запольский.
— И она, матушка, тоже, — согласился Миронов. — Но все же я напишу, непременно напишу книгу о людях, дошедших от Москвы до этих немецких городов.
— Что ж, собственно говоря, вы этим выполните свой долг, — сказал я.
Корреспонденты поднялись и ушли к себе. Я остался один за неприбранным столом.
Снова и снова пытался найти ключ к таинственной истории с картиной, гробом, парашютистами и непонятными, противоречивыми директивами Генриха.
Что значат слова «получите помощь не только с запада, но и с востока»? С запада — это понятно. Два «помощника» уже лежат закопанные в канавах окрестного леса. Но с востока? Означает ли это, что в нашем тылу орудует хорошо законспирированный крупный шпионский центр? Или же неведомый Генрих просто желает подбодрить своих недостаточно смелых агентов? А сущность самого задания? Шпионы вывезли что-то в так неосмотрительно выпущенном мной за черту города гробу. Но «самое главное» еще осталось здесь. Что же именно? Понятно, не золото и не деньги, как уверял Циммерман. И тем более не данные разведки. Генрих категорически запрещал своим агентам заниматься военным шпионажем. В довершение всего — какую роль играет здесь похищенная картина? Может быть, это просто камуфляж, чтобы сбить нас с правильного следа? По всей вероятности, это именно так. Значит, надо сосредоточить все внимание на том «главном», что еще не вывезено из города.
На следующий день гости собрались ехать в замок Шварцвальде, в котором, по преданию, когда-то ночевал Фридрих Барбаросса. Замок до 1918 года принадлежал одной из саксонских династий. В 1923 году он был передан в пожизненное владение фельдмаршалу Гинденбургу. Фашисты, отступая, успели кое-что вывезти из замка, но основные ценности, вроде мебели, ковров, дорогих картин, утвари и старинного оружия, сохранились, и все это находилось под охраной взвода наших солдат и двенадцати назначенных бургомистром полицейских.
Я еще ни разу не был в замке — мешали дела — и потому очень сожалел, что не мог сопутствовать корреспондентам. К моему удивлению, Першинг категорически отказался от этой поездки.
— Зачем? — пожал он плечами. — Я достаточно навидался старой рухляди в моих скитаниях по свету. Этот королевский замок ничуть не лучше сотни тысяч таких же серых и обветшалых зданий, которые мне попадались в Азии и Европе. Я лучше поработаю над статьей, а потом поброжу по городу.
Корреспонденты уехали. Я сидел с Эльфридой Яновной в приемной комендатуры, слушая очередные просьбы и заявления горожан. Глебов, которому было дано задание вместе с Нассом объехать четыре расположенные возле Шагарта деревеньки, где надо было взять на учет имущество, оставленное бежавшими фашистами в крестьянских домах, отсутствовал с самого утра.
— Там много различных ценностей, которые пригодятся и для будущих пионерских дворцов, и для школ, и для яслей. Ведь мы очень скоро откроем их, — говорил мне Насс, докладывая об этом имуществе.
Сидя рядом с переводчицей, я раза два против своей воли задержал на ней свой взгляд.
Я давно заметил, что настоящую, подлинную красоту никогда не оценишь и не поймешь сразу, будь то красота природы, произведение искусства, обаятельное женское лицо или прекрасное сердце человека. Только встречаясь чаще, больше находясь вблизи подлинной красоты, начинаешь глубже и сильнее постигать ее.