Рассказы разных лет
Шрифт:
Фашист повернул голову и злобно посмотрел на меня.
— …четыре длинных и один короткий, за ними замедленное «а». Как видите, все в порядке.
— Сомневаюсь, — тяжело дыша, проговорил немец.
Это были его первые слова. Несмотря на боль от раны, лицо его скривилось в наглой и самодовольной усмешке.
— Почему?
— Я уверен в этом. Мой центр предупрежден о вашем налете. Я успел вовремя это сделать.
— И притом не прибегая к шифру. Мы слышали, как вы оповещали весь мир о своем провале. Вы только не учли, что и мы приняли свои предосторожности.
— Что вы хотите этим сказать?
— Просто то, что, когда мы врывались в ваш дом, наша станция помех уже заглушала передачи на волне 19,73. Могу вам даже продемонстрировать, как это звучало.
Я позвонил по телефону на армейскую радиопередаточную станцию и, попросив возобновить на несколько минут помехи, включил находившийся в комнате радиоприемник, настроив его на соответствующую волну. Тотчас же в комнату ворвался оглушительный барабанный бой, перемешанный с хором Пятницкого и лихой пляской Красноармейского ансамбля. Все вместе это составляло целый водопад невообразимо диких звуков. Подмигнув немцу, Глебов заткнул уши. Шпион ошалело смотрел на нас. Я выключил радиоприемник.
— Теперь вы сами убедились, что зря вопили в эфир. Могу еще добавить вам, что ваши друзья С-41 и С-50 уже арестованы и оказались более словоохотливыми, чем вы. Мы отложим покамест допрос. Побудьте наедине с самим собой и хорошенько подумайте над тем, что вас ожидает. Вы пойманы на месте преступления и должны понимать, как поступают в военное время с теми, кто занимается радиопередачами в тылу армии противника. Только чистосердечное признание и выдача всех ваших сообщников могут дать вам шанс на смягчение вашей участи.
При этих словах по лицу немца прошла тень.
— Отведите его вниз, старшина, поставьте усиленный караул, и чтобы ни одна посторонняя душа не знала, что он здесь находится.
— Есть, товарищ гвардии подполковник! А ну, фриц, давай поехали, — сказал Глебов и вместе с автоматчиками вынес из комнаты раненого немца.
Ровно в 13.45 лейтенант, закончив последние приготовления для выхода в эфир, повернул ручку радиопередатчика. Я положил перед ним лист бумаги с записью позывных. Лейтенант надел телефонные наушники и, взявшись за головку телеграфного ключа, начал выстукивать вызов фашистской радиостанции. Он трижды повторил его и замолчал.
— Жду подтверждения, что меня услышали, а затем перейду на прием, — пояснил он.
Я с удовольствием смотрел на него. Несколько неуклюжий и мешковатый в те минуты, когда мы ломились в дом, где скрывалась радиостанция, теперь, находясь в своей стихии, он был совершенно иным. Смелым, спокойным, решительным. Я наблюдал, как он осторожно вращал ручку настройки приемника. Вдруг лицо его расплылось в улыбке.
— Услыхали! — И, щелкнув переключателем, он перешел на прием.
Я терпеливо ожидал окончания приема. Наконец лейтенант откинулся назад, вытер лоб и весело улыбнулся.
— Вам шифровка. Не иначе как от самого фюрера, кол ему в… брюхо.
Он выключил передатчик и пошел к двери.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Иван Иванович. А вы зовите просто Ваней, — засмеялся он.
— Вот что, Ваня, не уходи далеко, скоро еще пригодишься.
— Я только вниз, товарищ подполковник, покурить пойду, — сказал лейтенант, закрывая за собой дверь.
Повозившись с полчаса, я расшифровал с помощью ключа, найденного у арестованного фашиста, радиограмму. В ней говорилось:
«Ваша утренняя передача принята, за исключением конца, забитого русской радиостанцией. Сообщите, где С-41. Почему не было сигналов для посадки самолета? Из-за этого пришлось опустить С-50 на парашюте. Подтвердите его благополучное приземление. Требую немедленного выполнения данного вам задания. Присланное вами — лишь часть целого, причем менее важная. Основное, что имеет величайшую ценность для Германии, все еще остается в Шагарте. Если не сможете вывезти, уничтожьте во что бы то ни стало. Ни в коем случае не допускайте, чтобы им завладели русские. Не только вы, но и все ваши близкие ответите жизнью за такую оплошность. К уничтожению приступайте только в крайнем случае. Строжайше запрещаю заниматься военной разведкой. Посвятите все силы делу, ради которого вы посланы. Принимаем все меры для облегчения вашей работы. Получите помощь не только с запада, но и с востока. Учитывая утренние помехи в эфире, переносим вашу передачу на 18.25. Приготовьте точные ответы. Генрих».
До 18.25 оставалось много времени, Я написал подробную записку генералу и отослал ее в штаб армии с дежурным мотоциклистом. Сам же решил пройтись по улице, чтобы сосредоточиться и дать голове немного отдохнуть от сегодняшних событий.
Черт знает, что все-таки означали эти разноречивые призывы неведомого Генриха? То «нужны сведения о советских воинских частях», то они не нужны и даже «запрещаю заниматься военной разведкой», и вдруг какое-то «искомое», являющееся «главным», да еще с каждым часом становится «необходимее» кому-то в Берлине. Но что же могло находиться столь ценного в этом маленьком, расположенном в стороне от главных дорог Шагарте? Картина? Нет, конечно, она не представляла собой особой ценности. Дело не в ней, а в другом. Но что это могло быть? Золото, брильянты, деньги? Тоже нет. Из-за денег не поднялась бы такая опасная возня с присылкой самолетов. Нет, тут было что-то другое. Если Берлин шлет в маленький Шагарт агента за агентом, это значит, что здесь осталось действительно что-то очень важное. Но что и где?
Дойдя до этого вывода, дальше я уже терял логическую нить. В раздумье я ломал голову, строил догадки и делал самые различные предположения, но все было тщетно… Загадка оставалась нераскрытой. Раздосадованный, я запер комнату и, положив ключ в карман, вышел в переднюю, в которой сидели Глебов и Харченко, азартно сражавшиеся в шашки.
— Никого не пускай ко мне, — сказал я, уходя.
— Есть, не пускать! — вскочив со стула, но не сводя глаз с шашек, крикнул Харченко.
Я вышел из дому. На бульваре было много народу. Иногда торопливо проносился велосипедист или велосипедистка с навьюченными на багажник вещами. Встречались целые немецкие семьи с грудами всякого скарба на ручных тележках. Это были беженцы, возвращавшиеся из окрестных сел в свои дома, или горожане, перевозившие обратно запрятанные где-либо домашние вещи. На углах были открыты киоски с пивом, лавчонки торговали, чувствовалось, что жизнь в тихом городке входила в норму.
Я открыл дверь скромного магазинчика. Мелодично зазвенел звонок. Из-за прилавка мне навстречу поспешно вышел пожилой немец. Из-за его спины выглядывала жена. Пепельницы, лезвия, бритвы, одеколон, зубная паста, пудра, французские духи, мышеловки, детские игрушки, пакеты с цветочными семенами и прочая мелочь были аккуратно расставлены на полках.