Рассказы разных лет
Шрифт:
Я поздоровался с хозяевами, купил десяток лезвий и пошел дальше, провожаемый приседаниями и поклонами четы. В парикмахерских брились и стриглись немцы, возле бара толпились мужчины и женщины. Полный, типично немецкий бюргер сосредоточенно отбирал и складывал в рюкзак выданную ему из овощной лавки по талону бургомистрата картошку. Все жило спокойной, патриархальной, захолустной жизнью заштатного городка, и если бы не изредка встречавшиеся разбитые здания, то и в голову не могла бы прийти мысль о том, что
«Так зачем же именно сюда залетают фашистские самолеты, сбрасывая свою агентуру? Зачем?» — снова и снова сверлила мой мозг одна и та же мысль. Походив с полчаса и немного успокоившись, я вернулся назад и сейчас же сошел вниз, к арестованному. Его вторично перевязывал вызванный к нему фельдшер.
— Как он?
— Легкое, касательное ранение колена. Через неделю сможет танцевать, — ответил фельдшер.
— Через неделю он будет гнить, если не захочет спасти себя, — сказал я.
Немец побледнел.
— По-русски говорите? — усаживаясь против него, спросил я.
— Слабо. Понимаю лучше, — тихо, словно выдавливая из себя слова, ответил по-немецки фашист.
— Ваше имя?
— Иозеф.
— Фамилия?
— Миллер.
— Откуда родом?
— Из Бреслау, но живу здесь второй год.
— Возраст?
— Двадцать восемь лет.
— Член нацистской партии?
— Нет. Я был в гитлерюгенде, недолго, год-два, не больше.
— Где ваши шифры и остальные документы?
— Кроме тех, что взяты вами, не имеется.
— Где находится городской центр и кто входит в него?
— Клянусь вам, я этого не знаю, господин офицер. Ведь я маленький человек, всего-навсего радист. Откуда я могу знать?
— Очень хорошо. А какое задание не выполнено вашей группой?
Немец, пожимая плечами, проговорил:
— Не имею представления. Вы сами видите, господин офицер, что я хочу сохранить свою жизнь и ничего не скрываю, но этого, к сожалению, не знаю.
Дверь открылась, и в комнату быстрыми крупными шагами вошла переводчица.
— Прошу извинить меня… — начала было она, но вдруг смолкла, изумленно глядя на нас.
Не успел я остановить ее, как немец, сидевший напротив меня, несмотря на раненую ногу, подскочил с места, глядя на нее округлившимися глазами.
— О-о! Какая встреча! Разрешите мне остаться, господин подполковник, я пригожусь вам, — твердо сказала переводчица. — Да-да, это я, герр Циммерман. Вы не ошиблись! Позже я расскажу вам причину моего внезапного прихода, — обратилась она ко мне. — Значит, можно мне остаться?
Я утвердительно кивнул головой.
— Вы можете говорить с этим господином и по-русски.. Ведь он из прибалтийского края, бывший русский подданный и… — она закурила и медленно произнесла: — Родной племянник рейхсмаршала Геринга.
— Вот как! — сказал я. — Оказывается, «маленький и ничтожный радист» Иозеф Миллер не кто иной, как…
— Я соврал, — перебивая меня, быстро сказал немец. — Все, что я говорил до сих пор, неправда. Но теперь, когда появилась эта… эта… дама…
— Можете, по старой памяти, называть меня фрау Вебер или даже Фридой, как вам угодно, от этого ничего не изменится. Только говорите подполковнику правду, а я буду сидеть, курить и слушать ваши показания, — очень вежливо сказала переводчица и поудобнее уселась на диван.
— Я буду говорить правду. Но только прошу, господин офицер, помнить ваше обещание и сохранить мне жизнь. Да, я Конрад фон Циммерман, родной племянник рейхсмаршала, член национал-социалистской партии с тысяча девятьсот тридцать шестого года. Мне тридцать лет.
Переводчица не вмешивалась в разговор, лишь время от времени испытующе поглядывая на немца. Он указал мне адрес местной подпольной организации.
— Улица Хорста-Весселя, 172, — дважды повторил он.
Слушая его, я наблюдал за переводчицей. Мне казалось, что она вся настороже, не то не доверяя рассказам немца, не то не одобряя его болтливости. Одновременно с этим я по лихорадочно блестевшим глазам Циммермана замечал, что какая-то мысль занимала его. Но что же? Не страх ли за себя, особенно теперь, когда он выдал всю местную организацию фашистов? Нет, здесь было другое. Но что? Может быть, желание остаться со мной наедине?
— Скажите, какая тайна заключается в похищенной из комендатуры картине? — спросил я.
— Какой картине? Кем похищенной? — переспросил он, и впервые за все это время голос его прозвучал с неподдельной естественностью.
— Разве вы не знаете картину «Выезд короля Фридриха Второго из Сан-Суси»? — сказал я, глядя в упор на немца; — На переднем плане — король, сзади Вольтер и придворные дамы и возле них какой-то вельможа.
— Не только не знаю тайны, связанной с ней, но и вовсе не знаю такой картины.
И опять по тону его голоса я понял, что он не врет.
— А я знаю эту картину! — откладывая папиросу, сказала переводчица. — Ее по заказу Геринга писал мой покойный муж Макс Вебер в тысяча девятьсот сороковом году. Вскоре он был убит. В левом углу картины имеется его подпись. Но я не понимаю, какое имеет отношение ко всему этому делу картина?
Я посмотрел на нее, потом перевел глаза на немца. Арестованный сидел с тупым, неподвижным лицом.
— Хорошо, Эльфрида Яновна, об этом мы поговорим с вами позже. — И, обращаясь к нему, я спросил: — А теперь еще один, последний вопрос: в чем же все-таки заключается особое задание, данное вам и вашей группе Генрихом?