Рассказы разных лет
Шрифт:
— Где он? — спросил я.
— Пока там. Я возле ямки караул поставил и сейчас же сюда явился. Также и фрица приказал пока не трогать.
— Молодец, лейтенант! Правильно поступили. Что нашли у убитого?
— Карманный фонарик, записную книжку и вложенную в нее исписанную бумагу. Письмо вроде, — протягивая мне аккуратно связанный сверток, ответил лейтенант.
— Сейчас мы поедем туда. Кто-нибудь из немцев знает об этой истории?
— Никак нет. Место глухое, кругом лес, и только посреди небольшая полянка. Дорога в стороне, немцев поблизости не бывает.
— И отлично.
— Так точно, понятно, товарищ гвардии подполковник!
— Вы какое окончили военное училище? — поинтересовался я.
— Никакого, товарищ гвардии подполковник. За отличие в боях произведен в офицеры. — Он помолчал и, хитро улыбнувшись, добавил: — Уже пятнадцать дней.
Я пожал ему руку и пошутил:
— Ну, если так пойдет дело, товарищ Рябцев, быть вам вскоре генералом.
И мы, смеясь, вышли из комнаты и спустились вниз, к поджидавшей машине.
Уже сидя в автомобиле, я вызвал из приемной старшину и предупредил его, что выезжаю ненадолго по срочному делу.
— Прекратите прием посетителей до моего возвращения. Смотрите, старшина, в оба!
— Есть, смотреть в оба! — гаркнул Глебов, вытягиваясь во фронт.
Немец лежал, подобрав под себя левую ногу и раскинув руки. Я наклонился над ним. Несмотря на седые виски, он вовсе не был стариком, как назвал его лейтенант. Это был мужчина лет сорока с холеным, интеллигентным лицом, так не гармонировавшим с его грубой, рабочей одеждой.
— Раздеть его! — приказал я.
Под костюмом рабочего мы обнаружили тонкое шерстяное белье. На кальсонах стояло клеймо «Рим. Карачиола-Экстра». Странный рабочий в дорогом заграничном белье. Пальцы этого «труженика лопаты» были белыми, пухлыми, с хорошо отполированными ногтями. Я снова вспомнил «Штабс-капитана Рыбникова». Там японский шпион также носил шелковое белье под грубым капитанским мундиром.
Парашют был обычный, немецкий. В карманах убитого, кроме перечисленных выше предметов, не нашли ничего — ни денег, ни еды. Это было странно. Ясно, что в городе у него были сообщники, у которых он рассчитывал найти приют.
— Тут еще нашли на фрице шоколаду три плитки, флягу с коньяком да банку консервов, — как бы угадывая мои мысли, сказал лейтенант. — Шоколад ребята второпях съели, банку закинули в кусты…
— А коньяк? — сдерживая улыбку, спросил я.
— А коньяк пролили… опрокинулась фляжка, — сказал Рябцев.
Итак, шпион все же захватил с собой провизию. Но этот ограниченный, однодневный паек отнюдь не опровергал моих догадок.
— Зарыть убитого в канаве. Остальным оставить лесок и вернуться к своим местам. За воздухом и этим местом вести секретное наблюдение, вечером приеду снова, — сказал я лейтенанту и, поблагодарив бойцов за примерную службу, забрал парашют убитого и поехал обратно в город.
После обеда, запершись в своей комнате и положив на стол фонарик парашютиста, я занялся письмом и книжкой, найденными на убитом. Я просмотрел письмо на свет, пытаясь найти какую-нибудь светопись или буквы, наколотые иглой, но ничего подозрительного не оказалось. Бумага была основательно заполнена жалобами какого-то Иоганна на своего зятя Швабе, обижавшего всю родню Иоганна. Я осмотрел письмо и, отложив его, принялся за записную книжку парашютиста. Она была в потрепанном кожаном переплете. В ней было заполнено всего две странички, но это оказалась запись расходов, по-видимому, весьма мелочного человека, привыкшего с педантичной пунктуальностью заносить сюда каждый истраченный на кружку пива или на почтовую марку пфенниг.
Я дважды перечел эти записи и задумался. «Может быть, каждая цифра здесь что-нибудь означает. Но как разобраться в этом?» Голова была тяжелая, мысли путались, и мне захотелось спать. Я кликнул вестового.
— Принеси-ка, пожалуйста, с кухни горячего крепкого чая, да поживее, — сказал я, думая этим средством прогнать охватившую меня дремоту. «Вот сейчас выпью стаканчик-другой настоящего байхового чая и снова возьмусь за эти проклятые записки», — подумал я и прилег на диван.
Сколько времени я спал — не знаю, может быть, полчаса, может, и больше. И так же внезапно поднялся с дивана, как внезапно и заснул на нем. «Работничек!» — издеваясь над самим собой, подумал я, протянув руку к стакану, и вдруг остановился. Стакан с чаем был прикрыт тем самым письмом Иоганна, которое было найдено на парашютисте. Но теперь между уже прочитанными, знакомыми мне строками, написанными широким, размашистым почерком, местами проступали зеленоватые буквы. Я взял листок в руки и прочел: «…вам совершенно необходимо следить за передвижением русских войск. На той же волне, в те же самые часы, что и раньше, после подачи позывных, регулярно передавайте все, что обнаружите, особенно дислокацию, передвижение и нумерацию советских частей…» Здесь текст прерывался.
— Харченко! — так неистово закричал я, что мой вестовой, по-видимому тоже прикорнувший в соседней комнате, вскочил с затрещавшего под ним дивана и пулей влетел ко мне. — Это ты покрыл стакан письмом?
— А як же ж, звичайно я… чтобы, пока вы спите, мухи в чай не налетели.
— Мухи! В чай! — закричал я, вскакивая с места.
Испуганный Харченко попятился к дверям.
— Так это, значит, ты, Трофим Корнеич? Ну молодец, ну спасибо! Знатную услугу ты мне оказал. А теперь беги, красавец, на кухню и неси сюда побольше крутого кипятку да утюг, утюг электрический раздобудь. Ну, живо, маг и чародей Харченко! — весело кричал я, выталкивая из комнаты ошалевшего, ничего не понимающего вестового.
— Есть, утюг и кипятку покруче! — крикнул он и выскочил из комнаты.
Его величество случай вмешался в игру — и на этот раз на нашей стороне. Симпатические чернила… Как я, дурень и ротозей, не сообразил сразу, что у шпиона, заброшенного в тыл, не могло ни с того ни с сего быть в кармане невинное, обывательское письмо! Вестовой со своей трогательной заботой о моем стакане чаю совершенно неожиданно помог мне. Горячий пар проявил симпатические чернила, и зеленоватые строки инструкции выступили на бумаге. Пока это лишь маленький отрывок, но сейчас мы прочтем весь текст — и, несомненно, узнаем важные вещи.