Рассказы разных лет
Шрифт:
— Военный шпионаж. Главным образом, дислокация и передвижение русских частей, — сказал Циммерман.
— Нет, это не так! Как раз берлинский центр напоминает вам о том, что военный шпионаж вовсе не ваше дело и что интересы великой Германии заключаются в другом. В чем в другом?
— Ах да, действительно, в драгоценностях и золоте, которые находятся где-то здесь.
— Где именно?
— В сейфах городского банка на Гогенцоллернштрассе.
— Господин подполковник, герр Циммерман для чего-то затягивает время и, грубо говоря, врет. На протяжении всего этого времени,
— Что это значит? — спросил я Циммермана.
— А то, что эта особа права. Я не хочу говорить правды. Вы очень наивны, господин офицер, думая страхом или лаской воздействовать на меня. Да, я племянник Геринга, и это все! Больше вы ничего не узнаете от меня.
Он отвернулся, но потом с нескрываемой злобой сказал переводчице:
— Вы знаете, о чем я сожалею? О том, что вас тогда не расстреляли эсэсовцы вместе с вашим очаровательным мужем.
— На что вы надеетесь, Циммерман? — холодно спросил я. — Разве вы не понимаете, что все потеряно и для вас, и для фашистской Германии? Вы у нас в руках, и ваша жизнь не стоит ни гроша.
— Перестаньте! Не запугивайте меня, это напрасно. Да, я погиб, но что касается Германии — ошибаетесь. Америка никогда не позволит вам уничтожить Германию.
— А мы и не думаем уничтожать Германию.
— Я не верю вам… Можете что угодно делать со мной, но я не скажу больше ни слова.
— Увести его! Посадить в подвал комендатуры, поставить караул! — приказал я Глебову.
Циммермана увели.
— Господин подполковник, из штаба звонили, просили передать вам, что к нам завтра приезжают гости, — сказала переводчица.
— Гости? Какие?
— Корреспонденты московских и американских газет. Кроме того, вы, кажется, хотели о чем-то переговорить со мной. Когда вы сможете это сделать?
— Да, я хотел бы продолжить начатый разговор.
— Это о картине?
— Да, о картине и о… вас.
— Хорошо, я зайду к вам вечером.
— Лучше завтра, так как сегодня я буду занят целый вечер.
— Хорошо, — просто сказала переводчица.
Когда она сходила по лестнице, я невольно залюбовался ею, так хороша была ее стройная фигура.
«Кажется, и я не свожу глаз», — подумал я и придвинул к себе записи допроса.
В 18.25 мы с лейтенантом Ваней долго вызывали фашистский центр. Но напрасно лейтенант настойчиво выстукивал позывные. Никто не отвечал.
— Молчат, — говорил он, снова и снова принимаясь за свой ключ.
Но эфир безмолвствовал. Я был удивлен, так как знал, что станция помехи надежно заглушила истерический крик Циммермана, когда мы врывались к нему. Но почему же они не отвечают?
— Так как, товарищ гвардии подполковник, продолжать вызывать или не надо? — поворачиваясь ко мве, спросил Ваня.
— Попробуем еще несколько минут.
Бесплодно просидев до 19 часов,
Лейтенант остался дежурить у аппарата.
Корреспондентов было трое — Миронов, Запольский, Рудин. Их сопровождал фотокор Володя. Все четверо были сотрудниками двух московских газет. Это были молодые, жизнерадостные люди, начавшие войну в июне сорок первого года и с тех пор бродившие по фронтам и побывавшие решительно всюду, от подмосковного фронта до наших передовых позиций на Одере. Только фотокор Володя был еще новичком, всего год назад начавшим свою фронтовую работу.
Вместе с ними прилетел и корреспондент влиятельной американской газеты Першинг. Американец с первой же минуты произвел на всех благоприятное впечатление. Это был человек лет сорока, с молодцеватой выправкой, веселый, подвижный и общительный. Он прекрасно говорил по-русски, в Москве был дважды, бывал во Франции, на Кубе и Яве, хорошо знал персидский и турецкий языки, проведя в Иране и Стамбуле около трех лет.
Особенно он понравился Глебову, с которым уже успел где-то выпить по кружке пива и сыграть две партии в шашки.
— Здорово играет. Оба раза мою дамку запер, — похвалил его старшина.
К немцам Першинг питал какую-то исключительную антипатию и говорил о них с презрением и злостью.
— Я достаточно навидался этих «сверхчеловеков», когда бродил по свету, особенно же имел удовольствие видеть их в Турции незадолго до подлого нападения на Россию. Немцы — это убийцы, это сборище негодяев, почему-то именующееся народом.
— Зачем же так несправедливо? — возразил я. — Есть ведь разные немцы, не все же они фашисты, не вес убийцы. В Германии был и остается рабочий класс, крестьянство, коммунисты.
— Не знаю, — вздохнул Першинг, — может быть, но пока они не переменятся, я ненавижу их всех. Пока не кончится война, пока не будут уничтожены Гитлер и фашизм, я не могу питать иных чувств к этой проклятой стране.
Я поместил гостей в четвертом этаже комендантского дома, отведя им три комнаты. Американец попросил отдельную комнату, предупредив, что будет работать и, может быть, запоздает к обеду.
Миронов и Запольский, забрав с собой с моего разрешения старшину, пошли побродить по городу. Рудин и фотокор Володя, заперев ванную и задрапировав все окна, стали проявлять свои снимки, американец стучал на машинке.
У меня сидел Насс, принесший списки иностранцев, проживавших здесь при гитлеровском режиме и так или иначе связанных с нацистами. Я внимательно просматривал списки, делая отметки в своей записной книжке. Мне надо было прощупать все подозрительные места, всех людей, которые в первую очередь могли быть связаны с так неожиданно появившейся в городке оперативной шпионской группой. В списке были и болгарские студенты, и австрийские дельцы, и сербские комитаджи, и французские молодые дворянчики из «королевских молодчиков», обучавшихся в фашистских школах какому-то «новогерманскому праву». Список был невелик. Шестьдесят девять человек значилось в нем, но очень могло быть, что именно тут и находился кто-либо из верных помощников С-41 и С-50.