Рассказы разных лет
Шрифт:
— Наоборот. В первое время он даже понравился мне.
— Почему же вы перестали доверять ему? Что заставило вас насторожиться?
— Тот самый «коготь с лапы орла», о котором писал Ландау. Одна фраза захваченного радиста Циммермана. При допросе он крикнул: «Америка никогда не допустит этого!» Так вот, значит, откуда ждали спасения фашисты. Америка! И тут мне вспомнились слова Генриха, теперь уже ясные для меня: «Помощь с востока». Кто может помочь фашистам с востока? Никто, кроме американцев! Эта мысль подтвердилась неожиданным появлением Першинга. Зачем ему нужен был этот маленький Шагарт, без войны, без штабов, без сенсаций? Зачем он как бы ненароком пытался узнать у старшины, обнаружены ли тут шпионы? Зачем он, ненавидя немцев, тайком встречался с ними? Почему его встревожило сообщение Глебова о «кладе»? Зачем ему нужно было одному, без провожатых, бродить по чужому, незнакомому городу? Почему его, газетчика, корреспондента, не интересовал замок Гинденбурга? Настоящий газетчик поступил бы иначе. Потому, что он приехал не за этим. Потому что ему нужно было выкроить время и встретиться с Майером, с Манштейном, получить у них «главное» и, пользуясь нашим доверием к нему, как к корреспонденту союзной державы, спокойно вывезти бумаги в Москву, а там уже господа дипломаты переправили бы их с дипломатической почтой в Америку. Всего этого было совершенно достаточно, чтобы заинтересоваться им. Поняв это, я сделал то, что и должен был сделать, — стал следить за американцем, а сам написал генералу о своих подозрениях с просьбой выяснить, кто такой Першинг. Вот и все! — закончил я.
— Именно так и расценили в штабе визит этого господина в Шагарт, — сказал Матросов.
Он докурил папиросу и стал одеваться. Я положил перед ним на стол расшифрованную радиограмму. Только тут вспомнил, что, занятый трагическими происшествиями, даже и не спросил полковника о его здоровье.
— А вы напрасно поторопились сюда, Андрей Ильич, вам, вероятно, следовало бы еще отдыхать после операции.
— Зачем? Аппендикс вырезан благополучно, рана затянулась, швы сняли. Если б не генерал, я уже два дня как был бы с вами. Сейчас, дорогой Сергей Петрович, мы оба очень нужны здесь. Ну, я готов. Пойдемте, покажите мне захваченного радиста.
Мы спустились вниз. Часовой открыл дверь в подвал.
При нашем появлении Циммерман чуть приподнялся со своей койки.
— Сидите, — сказал я.
Фашист отвернулся и стал глядеть в сторону.
— Ну-с, надумали что-нибудь, Циммерман? — спросил я.
Спрошенный молчал.
— Вы продолжаете разыгрывать героя-одиночку, убежденного в том, что его действия спасут других. Ошибаетесь, других уже ничто не может спасти. Дело о замурованном архиве Генриха, а точнее, Геринга…
Циммерман испуганно повернулся ко мне.
— …можно считать законченным. Все лица, кроме убитого Трахтенберга, арестованы. Остался лишь последний шаг для полного раскрытия всего этого дела, и, логически действуя, мы сами не сегодня-завтра найдем к нему ключ; но, сделав самостоятельно этот шаг, мы лишаем вас последнего шанса спасти себя. Подумайте над этим. Трахтенберг, как вы знаете, погиб, Манштейн арестован, Майер в наших руках, а ваша последняя надежда — американец Бейли…
Циммерман вздрогнул и ошалело посмотрел на меня, губы его дрожали.
— Да-да! Американец, капитан разведки Уолтер Бейли, которого с «востока» направили ваши заокеанские друзья, чтобы вывезти остатки архива Геринга…
— Вы все знаете, — упавшим голосом прошептал Циммерман.
— Не все, но почти все… Завтра же мы будем знать и остальное, и тогда это будет ваша безусловная смерть, Циммерман, — сказал я.
— В таком случае… что же я могу сказать вам… если все уже известно.
— Немногое, но спасающее вас. Где, в каком месте находятся архивы Геринга и что вывез в гробу Трахтенберг?
— Дайте мне полчаса времени подумать, и тогда, может быть, я скажу вам все, — тихо сказал Циммерман.
— Хорошо! Устроить вам очную ставку с Манштейном?
— Нет! — глухо сказал он. — Не надо, но, прошу вас, пока ни о чем не спрашивайте его…
— Почему?
— Когда вы получите мои показания и убедитесь, что они точны, не забудьте ваших слов… — Он опустил голову и еле слышно договорил: — О шансе на спасение.
— Я подтверждаю вам это! — сказал молчавший комендант. — Мы зайдем завтра. Ваше спасение в ваших же руках, Циммерман.
Мы вышли из подвала.
Полежав немного на диване, я встал, умылся, выпил наскоро чаю и стал ожидать корреспондентов, сегодня улетавших в Москву.
Спустя полчаса Миронов и Запольский, уже готовые к отлету, зашли ко мне. Лица их были сумрачны и сосредоточенны. Забинтованная рука Запольского висела на перевязи.
— А Першинг спит? — спросил я.
— Одевается. Сейчас сойдет сюда. Он, кажется, остается. Как он, бедняга, потрясен этой ужасной катастрофой, — сказал Запольский. — Когда я утром стал рассказывать ему о смерти Володи, он чуть не прослезился. Переменился в лице, не хотел этому верить.
— Еще бы, — вздохнул Миронов, — смерть юноши… — Голос его дрогнул, и он замолчал.
В комнату вошел старшина.
— Товарищ гвардии подполковник, старшина Глебов по вашему приказанию прибыл.
— Здравствуйте, товарищ Глебов. Отправили тело на аэродром?
— Так точно! Гроб на полутонке и взвод для салюта отбыли.
— Ну, тогда отправимся и мы, — сказал я.
— А Першинг? — спросил Миронов.
— Он подъедет за нами. Старшина Глебов дождется и подвезет его.
Мы поехали на аэродром, расположенный километрах в девяти от города.
Возле большого самолета суетились механики, в последний раз проверяя машину. Воздух гудел от рева моторов, и мощная волна от работавшего пропеллера взметала пыль по сторонам.
Я поднялся по лесенке и положил на простой сосновый гроб цветы, которые прислал Насс. Потом я спустился вниз. Было уже больше восьми часов, и машина должна была взлететь через несколько минут. Вдалеке прогудел гудок, блеснул на солнце лак автомобиля, и в ворота въехала машина. Из нее вышел Першинг, сопровождаемый старшиной. Американец, всплеснув руками, бросился ко мне.
— Какой ужас! Неужели это правда? Бедный мальчик!
— Да! Война — суровая штука, — ответил я, глядя на часы.