Рассказы (сборник)
Шрифт:
— Но больше всего меня тревожит безнадежность твоего положения. Я стара, и господь всемилостивый не позволит мне долго лицезреть убожество моей родины. Но ты, моя девочка, Дочь генерала Фалькенберга, внучка тайного советника фон Штуббе, — все это, что прежде почиталось за честь, сегодня только осложняет жизнь. Что будет с тобой?
— Мне хотелось бы открыть свое дело, — живо ответила дочь. И продолжила в ответ на удивленный взгляд матери: — Я умею моделировать, кроить и шить. К счастью, все свои платья я шила сама. Тебе не кажется, что мне надо открыть ателье? Что могут другие, по плечу и мне.
— Прямо здесь, в нашей единственной комнатке? В доме, где полно всякого
— Фрау советница Беренс собралась на Запад. Англичане освободили ее мужа. В Восточную зону он не хочет. Он кое-что значил здесь в партии. Машинка у нее хорошая, ты сама знаешь, ведь ты работала у фрау Беренс.
Фрау Фалькенберг удрученно кивнула.
— Сегодня без денег ничего не дают. На что же ты хочешь купить машинку?
— Продай бриллиантовый крестик, мама, все равно ты его никогда не носишь!
— Память о бабушке фон Штуббе! Тайный советник, мой покойный дед, заказал его для своей невесты к свадьбе! Нет, дочка, добра от этого не жди. — Фрау Фалькенберг, урожденная фон Штуббе, почувствовав себя единственной хранительницей традиции, в эту минуту невыносимо страдала.
— В таком случае я всю жизнь буду штопать чужое белье. А не могла бы ты расстаться с папиным перстнем, ты знаешь, я имею в виду печатку с полковым гербом.
Мама запротестовала:
— Нет, уж лучше бриллиантовый крест. Когда распустили папин полк, ты была, совсем крошкой и не могла понять папиного горя. Тогда еще обер-лейтенант, он снял перстень, но хранил его как святыню. Это символ полковых традиций, часто повторял он, когда меня не станет, их унаследуют другие. Нет-нет, о перстне и речи быть не может.
— Ну, а кому я передам этот перстень по наследству, мама? Кто женится на женщине, которая штопает чужое белье?
— Если б в свое время ты не была слишком разборчивой! Но оставим эту тему! — Казалось, теперь мама досадует и на прошлое, во всяком случае на отдаленное прошлое. Но ведь дочь ее плоть и кровь, и она запальчиво воскликнула:
— Если б я не была слишком разборчивой и согласилась выйти замуж за одного из четверых, которых предложила мне моя семья, то сейчас я точно так же сидела бы здесь. Нет, наверняка еще хуже, вдовой какого-нибудь эсэсовского офицера с кучей голодных ребятишек.
— Бригитта! — Возглас повис в комнате как восклицательный знак. И уже мягче мать продолжала:
— Стыдись! Как ты говоришь о священном долге немецкой женщины?
У дочери передернулось лицо.
— Священный долг перед семьей? Лучше б ты этого не говорила, мама. Было время, когда точно такими же словами ты ясно дала мне понять, что я не выйду замуж за Бертольда, которого любила!
— Потому что его арийское происхождение оказалось под сомнением. Поженись вы несмотря на это, где бы ты была сейчас? — Мамин тон был по-прежнему холодным и резким.
Дочь взорвалась:
— Могу сказать наверняка, что не в худшей комнате, чем эта. И уже совершенно точно, меня бы не мучила совесть, что я трусливо оставила в беде порядочного человека.
— Бригитта! — На сей раз прозвучали не укоризна и протест, скорее просто крик. Но мама тут же снова взяла верх, и ее резкий тон растворился в жалобных всхлипах.
Некоторое время в комнате было тихо. Дочь стояла у окна и смотрела на улицу, их комната находилась как раз с фасадной стороны дома. Ей только тридцать, но гнев очень старит ее.
— Надеюсь, ты не хочешь открыть салон мод в комнате, где мы спим? — слезливым голосом спросила мама.
Дочь обернулась:
— Поживем — увидим! Для мастерской мы можем получить дополнительную площадь. Может быть, даже небольшую
— Но в продаже нет тканей, — выдвинула мать еще один аргумент защиты.
— Ткани скоро появятся, — парировала дочь.
Мать с удивлением смотрела на дочь генерала Фалькенберга:
— Ты полагаешь, эта красная страна окажется прочной? — Дочь молчала, и растерянность, которая скрывалась за этим вопросом, как ответ весь день заполняла комнату.
IV
Швейная машинка была куплена, но комната превратилась не в салон мод, а в мастерскую «Из старого делай новое!». Во всяком случае так гласила надпись на деревянной табличке, которую намалевал Фриц, парнишка Мюллеров из соседней комнаты, в доказательство своей успешной учебы у художника. Под этой надписью буквами помельче было написано: «Мастерская на первом этаже». Имя Бригитты Фалькенберг по настоянию мамы было опущено.
Худо-бедно, а работа их кормила. Дочь оказалась в высшей степени изобретательна, клиенты не уставали благодарить мастерицу за те прекрасные вещи, которые у нее получались из старых тряпок. Из одеял возникали современные дамские пальто или практичные мужские куртки, старое женское пальто превратилось в костюм для мальчика; из двух старых получалось одно новое, модное платье, а если они были совсем изношены, то детское платьице; скатерть («Да, были лучшие времена!» — вздыхала ее владелица) пошла на шикарный пляжный ансамбль для дочери — надежды семьи; клетчатые простыни («Мы раньше прислугу держали») стали летними платьями, которые теперь вошли в моду; плотная шерстяная бабушкина юбка дала материал (слава тебе, господи, ей не пришлось увидеть этого своими глазами!) на крепкие брючки для мальчика; покрывало с супружеского ложа стало элегантным пеньюаром (как-никак, а пожить еще хочется); из старой войлочной шляпы получились домашние туфли, из отцовских кожаных перчаток — искусственные цветы, перочистки или футлярчики для ключей; полотенца давали материал для женских поясов, изношенные шелковые блузки возрождались в виде галстуков; распущенные свитеры — детских штанишек и носочков. Стоило полюбоваться платьем одной артистки, материалом которому послужил белый мешок из-под сахара. Мастерская демонстрировала также сшитые из тысяч лоскутков тряпичные одеяла и даже «настоящий альгёйский тряпичный ковер» [21] . Как в настоящем салоне мод, здесь всегда были выставлены несколько наиболее удачных изделий, и заказчицы не могли нахвалиться мастерством фройляйн Фалькенберг. В такие минуты даже мама забывала сердиться из-за произносимой вслух фамилии.
21
Альгёй — область в Австрийских Альпах.
В дочери постепенно происходила перемена. Финансовый успех ее предприятия наконец-то позволил им сделать кое-какие приобретения для себя, она могла быть довольной делом своих рук, и это разбудило ее честолюбие: в один прекрасный день с удивлением, а потом с гордостью она поняла, что работает уже не для того, чтобы утвердиться сегодня, а для того, чтобы стать чем-то завтра.
Но ее новая жизнь, которая казалась столь многообещающей, очень скоро кончилась: налаживалось положение в стране, из месяца в месяц улучшались условия жизни, товаров становилось все больше, и у женщин пропала необходимость лицевать старые вещи, да, впрочем, и сундуки уже были порядком почищены.