Рассказы. Миры Роберта Хайнлайна. Том 24
Шрифт:
— Да ну тебя, Фил, ведь нашли же массу останков кроманьонцев!
— Верно, но они были настоящие люди. А я говорю о наших недоразвитых эволюционных предшественниках! Понимаешь, я пытался найти доказательства того, что я ошибаюсь. Если развитие человека шло по восходящей кривой — сначала человекообезьяны, потом дикари, потом варвары, впоследствии создавшие цивилизацию… и все это лишь с небольшими периодами упадка — в несколько столетий, самое большее — в несколько тысячелетий… и если наша культура представляет собой наивысшую
Ты ведь понимаешь, что я хочу сказать? Внутреннее устройство нашего мозга доказывает, что человечество в своей прошлой истории достигло таких высот, о каких мы нынче и мечтать не смеем. Каким-то образом человечество скатилось назад — скатилось так давно, что мы нигде не находим упоминания об этом факте. Звероподобные недоразвитые существа, которыми так восхищаются антропологи, не могут быть нашими предками: они слишком примитивны, слишком молоды, они появились слишком недавно. У человечества не хватило бы времени на развитие тех способностей, наличие которых мы подтвердили. Либо антропология — вздор, либо Джоан не может делать того, что мы видели.
Джоан не отреагировала. Она сидела за рулем большой машины, зажмурив глаза от солнца, и видела дорогу необъяснимым внутренним зрением.
Они провели пять дней, обучая Хаксли разным трюкам, и на шестой вновь очутились на шоссе. Сакраменто остался далеко позади. Время от времени сквозь просветы между деревьями проглядывала гора Шаста. Хаксли остановил машину на смотровой площадке, ответвлявшейся от шоссе № 99, и повернулся к своим спутникам.
— Отряд, на выход! — сказал он. — Полюбуемся на окружающий пейзаж.
Все трое стояли и смотрели поверх глубокого ущелья, по дну которого струила свои воды река Сакраменто, на гору Шасту, возвышавшуюся милях в тридцати. День был знойный, а воздух чистый, как детский взгляд. Пик с обеих сторон обрамляли громадные ели, спускавшиеся вниз, в ущелье. Снег еще лежал на вершине и на склонах, доходя до самой границы леса.
Джоан что-то пробормотала. Коуберн повернул голову.
— Что ты сказала, Джоан?
— Я? Ничего, просто повторила строчки из стихотворения.
— Какого?
— «Священная Гора» Тай Чженя. «Здесь простор и двенадцать свежих ветров. Их окутывает вечность — белый мгновенный покой, зримое присутствие высших сил. Здесь прекращается ритм. Времени больше нет. Это конец, не имеющий конца».
Хаксли откашлялся и смущенно прервал молчание.
— Я, кажется, понимаю, что ты хочешь сказать. Джоан повернулась к ним обоим.
— Мальчики, — заявила она, — я сейчас заберусь на Шасту.
Коуберн смерил девушку бесстрастным взглядом и заявил:
— Джоан, не мели ерунды.
— А я и не мелю. Я же вас не заставляю — я сама туда заберусь.
— Но мы в ответе за твою безопасность, И меня, между прочим, совсем не прельщает мысль забираться на четырнадцать
— Ни за что ты не в ответе. Я свободная гражданка. И вообще, тебе не повредит подъем. Сбросишь немножко жира, который за зиму накопил.
— С чего тебе вдруг приспичило туда забраться? — спросил Хаксли.
— И вовсе не вдруг. С тех пор как мы уехали из Лос-Анджелеса, мне все время снится один и тот же сон — что я понимаюсь и поднимаюсь куда-то наверх… и что я ужасно счастлива. Теперь я знаю, что поднималась во сне на Шасту.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, и все.
— Бен, что ты об этом думаешь?
Хирург поднял кусочек гранита и швырнул куда-то в направлении реки. Подождав, пока камушек скатится на несколько сотен футов по склону, он сказал:
— Я думаю, нам надо купить горные ботинки.
Хаксли остановился. Коуберн и Джоан, шедшие за ним по узенькой тропке, тоже вынуждены были остановиться.
— Джоан, ты уверена, что мы шли сюда этой дорогой? — с беспокойством спросил Хаксли.
Они сбились в кучку, прижались друг к другу. Ледяной ветер ржавой бритвой резал лицо, снежный вихрь бушевал вокруг, обжигая глаза. Джоан ответила не сразу.
— Пожалуй, да, — сказала она, подумав. — Но даже с закрытыми глазами я ничего не узнаю из-за снега.
— Я тоже. Зря мы отказались от проводника, промашка вышла… Но кто бы мог подумать, что такой прекрасный летний день закончится снежным бураном?
Коуберн потопал ногами, похлопал руками и заторопил своих спутников:
— Пошли-пошли! Даже если это и верная дорога, самый крутой участок еще впереди. Не забывайте о леднике, через который мы прошли.
— Я и рад бы о нем забыть, — ответил Хаксли. — Страшно даже подумать, что придется снова перебираться через него в такую жуткую погоду.
— Мне тоже страшно, но если мы останемся здесь, то замерзнем.
Они осторожно пошли вперед, теперь уже вслед за Коуберном, отворачиваясь от ветра и прикрывая глаза. Через пару сотен ярдов Коуберн предостерег их:
— Осторожно, ребята! Тропинки здесь совсем не видно и очень скользко.
Он сделал еще несколько шагов.
— Лучше бы нам… — Они услышали, как он поскользнулся, проехал по льду на ногах, пытаясь удержать равновесие, и тяжело упал.
— Бен! Бен! — крикнул Хаксли. — С тобой все в порядке?
— Надеюсь, — выдохнул Коуберн. — Я здорово ударил левую ногу. Будьте осторожны.
Они увидели, что он лежит, наполовину свесившись над пропастью. Осторожно ступая, они подошли поближе,
— Дай-ка руку, Фил. Спокойно!
Хаксли вытащил Бена обратно на тропинку.
— Можешь встать?
— Боюсь, что нет. Зверски болит левая нога. Взгляни-ка на нее, фил. Нет, не снимай ботинок, смотри сквозь него.
— Ну да. Я совсем забыл. — Хаксли с минуту смотрел на ногу. — Плохо дело, парень. Перелом большой берцовой кости дюйма на четыре ниже колена.