Рассказы. Миры Роберта Хайнлайна. Том 24
Шрифт:
Каргру сделал пометки в записной книжке, потом прочел вслух:
— Один конь с крыльями, неспособный летать и давать крылатое потомство. Исходная порода во вашему выбору. Я рекомендовал бы паломино или араба. Искусственные маховые перья, окаймление ив привитых рулевых перьев или их точной копии. — Он умолк и протянул листок ван Фогелю. — Распишитесь, и мы приступим сразу же до оформления типового контракта.
— Договорились. А гонорар? — Он поставил свою подпись под подписью Каргру.
Каргру сделал несколько пометок на другом листке и отдал его
— Ровно два миллиона долларов.
Ван Фогель замялся: при упоминании о деньгах его жена повернула голову, но затем вновь занялась грамотным слоником.
Блэксли поспешил добавить:
— Разумеется, если экземпляр будет единственным.
— Да, конечно, — деловито кивнул ван Фогель и приписал цифру на первом листке.
Ван Фогель был готов отправиться в обратный путь, но его супруга пожелала посмотреть «горилл», как она назвала антропоидных работников. Мысль о том, что эти получеловеки в значительной мере принадлежат и ей, пробудила ее любопытство. Блэксли с энтузиазмом предложил показать ей лаборатории, в которых работники выводились из человекообразных обезьян.
Занимали лаборатории семь корпусов — «Семь Дней Творения». Огромное здание «День Первый» было епархией Каргру, где размещались его сотрудники, операционные, инкубаторы и, собственно, лаборатории. Марта ван Фогель с ужасом, как завороженная рассматривала живые органы и даже целые эмбрионы, ведущие искусственное существование, которое поддерживалось хитроумными рециркулирующими системами из стекла и металла, а также изумительными автоматическими приборами.
Оценить высочайшие технические достижения она не могла, и все это повергало ее в уныние. В ней поднималось возмущение против пластобиологии, но тут Наполеон подергал ее за юбку, напоминая, что наука эта творит не только ужасы, но и много приятного.
В «День Второй» они заходить не стали — там работали Б'на Крийт и его сопланетники.
— Мы там не прожили бы и пяти минут, — объяснил Блэксли.
Ван Фогель кивнул, а его супруга ускорила шаг; марсиане даже за оргстеклом ей были ни к чему.
Прочие корпуса служили для формирования и коммерческого производства работников. В «Дне Третьем» в антропоидах формировались различия в соответствии с постоянно меняющимся спросом на чернорабочих. Огромный корпус «Дня Четвертого» был целиком занят инкубаторами для поточного производства антропоидов коммерческих типов. По словам Блэксли, с натуральными рождениями было покончено.
— Такое производство позволяет точно контролировать форсированные изменения, например в росте, и предотвращает потерю сотен тысяч рабочих часов антропоидными самками.
«День Пятый» привел Марту ван Фогель в восторг- антропоидный детский садик, где миленькие крошки учились говорить и получали дрессировку, обеспечивавшую подготовку к социальным условиям, которые соответствовали
«День Шестой» завершал подготовку антропоидов. Каждая особь овладевала навыками для предназначенных ей обязанностей — уборки, рытья, а также сельскохозяйственных работ вроде прополки, пикировки и сбора урожая.
— Один фермер-нисей, руководя тремя нео-шимпанзе, выращивает столько же овощей, сколько десяток работников-людей, — заявил Блэксли. — Они попросту любят работать, когда мы завершаем их дрессировку.
Посетители поразились, с какими невероятно тяжелыми задачами справлялись модифицированные гориллы, и залюбовались нео-капуцинчиками, собиравшими плоды с учебных деревьев, а затем направились в «День Седьмой».
В этом корпусе производилась радиоактивная обработка генов, а потому он стоял в стороне от остальных. Им пришлось идти пешком, так как тротуарная лента ремонтировалась. Обходная дорога вела между рабочими бараками и вольерами. Несколько антропоидов сгрудились у сетки и принялись выпрашивать:
— Сигрету! Сигрету! Пжаст, мисси! Пжаст, босс! Сигрету!
— Что они говорят? — поинтересовалась Марта ван Фогель.
— Клянчат сигареты, — раздраженно ответил Блэксли. — Знают ведь, что этого нельзя, но они, как дети. Я сейчас прекращу это! — Он подошел к сетке и крикнул пожилому самцу: — Эй! Полубосс!
На этом работнике в дополнение к стандартной парусиновой юбочке была еще и рваная нарукавная повязка. Он обернулся и приковылял к сетке.
— Полубосс! — приказал Блэксли. — Убери этих Джеков отсюда.
— Есть, босс, — прошамкал старик и начал раздавать затрещины тем, кто был рядом, — Пшли, джеки! Пшли!
— Но я захватила сигареты, — перебила миссис ван Фогель, — и с удовольствием угощу бедняжек.
— Их не следует баловать, — возразил управляющий. — Они приучены к тому, что удовольствие — это награда за работу. Я должен извиниться за моих бедных детей. В вольерах помещены старики, забывающие, как должно себя вести.
Она ничего не ответила и направилась вдоль сетки туда, где в нескольких шагах от остальных старый нео-шимп смотрел на них сквозь ячейки кроткими трагичными глазами. Он не выкрикивал с остальными «сигрет», и полубосс его не тронул.
— Хочешь сигарету? — спросила миссис ван Фогель.
— Пжалст, мисси!
Она раскурила сигарету и протянула ему. С неуклюжим изяществом он глубоко затянулся, выпустил дым через ноздри и застенчиво сказал:
— Сбо, мисси. Я — Джерри.
— Как поживаешь, Джерри?
— Какпжте, мисси? — И он поклонился, одним движением подогнув колени, наклонив голову и прижав руки к груди.
— Идем же, Марта! — К ней подошел ее муж с Блэксли.
— Сейчас, — ответила она. — Бронси, познакомься с моим другом Джерри. Правда, он — вылитый дядя Альберт? Только вид у него грустный. Почему ты такой печальный, Джерри?