Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
— Малвени один не меньше тридцати штук истратил, пока мы по ущелью бежали, — заметил Ортерис. — Чистая была работа. Стрелять-то он ловок. Хоть дай ему белый платочек в руку да розовые шелковые носочки надень — и тех бы не перепачкал!
— За милю было слышно, как тайронцы вопят, — продолжал Малвени, — сержантам никак их унять не удавалось. Они прямо обезумели, одно слово — обезумели! Когда мы очистили лощину и наступила тишина, наш Крюк сел и закрыл лицо руками. Теперь, когда мы опомнились, каждый стал самим собой; уж вы поверьте, в такие минуты человек весь наружу бывает.
«Эх, ребята, ребята! — бормочет Крюк. — Не ввяжись мы в рукопашную, уцелел бы кое-кто получше
«Бросьте, капитан, — говорит один из тайронцев, подходя к нам, а рот у него рассечен так, что родная мать не узнает, и кровь хлещет, как фонтан из кита. — Бросьте, капитан, — говорит он подходя, — конечно, кое-кого в партере задело, так зато галерка спектаклем довольна осталась».
И тут я узнал этого парня — он был портовый грузчик из Дублина, из тех молодчиков, которые заставили раньше времени поседеть арендатора Театра Сильвера, посдирав обивку со скамей и побросав ее в партер. Вот я и дал ему понять, что помню его с тех пор, как сам был тайронцем, когда полк стоял в Дублине. «Не знаю уж, кто в тот раз буянил, — шепнул я, — мне на это плевать, но тебя я сразу узнал, Тим Келли». — «Да ну? — говорит он. — Ты тоже там был? Давай-ка назовем ущелье Театром Сильвера».
Половина тайронцев, помнивших про театр в Дублине, подхватила это название, так и пошло — ущелье прозвали Театром Сильвера.
Офицерик тайронцев дрожал и плакал. О военном суде, которым он грозился, он и не заикался, ему было не до того.
«Потом вы еще спасибо скажете, — спокойно говорит Крюк, — что вам не дали погубить себя забавы ради», — «Я опозорен!» — рыдает офицерик. Тут сержант, который раньше сидел на нем, а теперь стоял перед ним навытяжку, держа руку под козырек, говорит: «Сажайте меня под арест, коли вам угодно, сэр, но, клянусь душой, я снова сделаю то же самое, только бы не видеть лица вашей матушки, если вас, не дай бог, убьют».
Но мальчик все плакал, да так горько, будто у него сердце разрывалось.
Тут подходит еще один тайронец, весь в дурмане боя.
— В чем-чем, Малвени?
— В дурмане, сэр; знаете, бой — все равно как любовь, на всех по-разному действует. Меня, к примеру, всегда рвет, ничего не могу поделать. Ортерис — тот бранится, не переставая, а Лиройд распевает во всю глотку, когда головы людям прошибает. Жестокая бестия, этот Джок Лиройд. Новобранцы — те либо нюни распускают, либо совсем ума лишаются и звереют — любого рады зарезать. А некоторые словно пьянеют. Так и тот тайронец. Он шатался, глаза у него помутнели, дышал он так, что за двадцать ярдов было слышно. Заприметил он офицерика, подходит к нему и говорит, еле языком ворочая: «Натаскивать щенка надо! К крови приучать!» Сказав это, взмахнул руками, закружился волчком на месте и грохнулся к нашим ногам мертвый, как патан, а ведь на нем ни единой царапины не было. Поговаривали, что у него худое сердце, но все равно странно.
Потом мы пошли разыскивать своих мертвецов — не оставлять же их патанам, и тут, пробираясь среди язычников, мы чуть не потеряли нашего офицерика. Он дал попить одному из этих мерзавцев, а потом вздумал усадить его поудобнее спиной к скале.
«Осторожней, сэр, — говорю я ему, — раненый патан опаснее здорового».
И поверите ли, только я успел это вымолвить, как раненый выстрелил прямо в офицерика, так что шлем у того разлетелся вдребезги. Я трахнул патана прикладом по башке и вырвал у него револьвер. Офицерик весь побелел — было отчего: ему спалило половину волос на голове.
«Я ведь говорил вам, сэр», — упрекнул я его, и уж после, если ему приходило в голову помочь какому-нибудь патану,
Ну, похоронили мы наших мертвецов, подобрали раненых, вылезли на склон и увидели, как шотландцы и гуркхи расправляются с остатками патанов. Похожи мы тогда были не на солдат, а на шайку отъявленных разбойников: на лицах корка — запекшаяся кровь пополам с пылью, в корке борозды от пота, штыки в чехлах на живот сползли, как мясницкие ножи, и на каждом из нас какая-нибудь да отметина.
В это время подъезжает верхом штабной офицер, чистенький, как винтовка со склада, и говорит: «Это что за пугала?» — «Рота черных тайронцев и одна рота Старого ее величества полка», — вежливо отвечает Крюк, неодобрительно поглядывая на штабного. «Вот как! — говорит штабной офицер. — Ну, и выбили вы этот патанский резерв?» — «Нет!» — отвечает Крюк, а тайронцы гогочут. «Черт побери, что же вы с ним сделали?» — «Мы его перебили», — буркнул Крюк и повел нас дальше, но тайронец Ту ми успел-таки брякнуть во всеуслышание утробным голосом: «И чего этот бесхвостый попугай загораживает дорогу тем, кто получше его?»
Штабной позеленел, но Ту ми тут же вогнал его в краску, пропищав жеманным голоском: «Поцелуйте меня, душка майор, мой муж на войне, я совсем одна».
Штабной ускакал, гляжу — у Крюка от смеха плечи трясутся.
Капрал принялся было распекать Туми.
«Отвяжись, — огрызнулся Туми, не моргнув глазом, — я у этого денщиком служил, пока он не женился; вам-то невдомек, а он знает, про что я говорил. Великое дело пожить в хорошем обществе». Помнишь Туми, Ортерис?
— А как же! Он через неделю в лазарете помер, я-то знаю — половину его добра сам купил, а потом еще…
— Караул, на выход!
Было четыре утра, явилась смена.
— Сейчас я вам достану двуколку, сэр, — сказал мне Малвени, торопливо надевая свое снаряжение. — Пойдем наверх в форт, пошарим в конюшнях Макграта.
Сдав караул, три солдата и я направились к купальне в обход главного бастиона, и даже Лиройд дорогой разговорился. Ортерис заглянул в ров, потом перевел глаза на равнину.
— «Эх, надоело Мери ждать, Мери ждать», — замурлыкал он. — И все-таки хорошо бы, пока голова цела, отправить на тот свет еще хоть парочку треклятых патанов. Война! Война, черт бы ее побрал! Север, восток, юг и запад!
— Аминь! — заключил Лиройд.
— Это что? — Малвени вдруг остановился у какого-то предмета, белевшего подле старой караульной будки. Он наклонился и тронул белое пятно.
— Да это Нора! Нора Мактэггарт! Нонни, голубка, что ты тут делаешь в такое время? Почему ты не в постели с мамой?
Двухлетняя дочка сержанта Мактэггарта, должно быть, ушла из дому в поисках прохлады и добралась до крепостного вала. Ночная рубашонка задралась ей на шею, девочка стонала во сне.
— Надо же, — сказал Малвени, — вот бедняжка. Вы только посмотрите, вся кожа в сыпи, а кожа такая нежная. Нам в такой зной и то тяжело, а каково детишкам? Проснись, Нонни, мама с ума сойдет от беспокойства. Черт подери, ребенок мог свалиться в ров!