Рассказы
Шрифт:
— Подожди, хорошо ли ты понимаешь, что ты делаешь и что теряешь? Как только флейту охватит пламенем, я исчезну, и никогда больше ты не увидишь меня.
— Дулма, зато ты будешь свободна и счастлива!
— И ты ничего не требуешь взамен?
— Дулма… — я запнулся и замолк, отчаянно борясь с самим собою: сказать или не сказать ей, что она мне безумно дорога, что ее появление как бы взорвало, высвободив во мне долго лежавшее и хорошо упрятанное чувство неудовлетворенной любви; что она есть воплощение того образа женщины, который смутно вставал в моих юношеских грезах, образа нездешнего,
— Дулма, — сказал я, и спазма перехватила мне горло, — Дулма, любовь ничего не покупает, не торгуется и не ставит условий.
— Разве любовь… — тихо прошептала она и жалостливо поглядела на меня. — Бедный! Любить фею…
5
— Ты мне нравишься — я могла бы полюбить тебя, но наше счастье было бы очень коротким: у нас свои законы. И зачем тебе это, когда по земле ходит та, единственная, которая может стать твоим настоящим счастьем?
— Я не знаю такой, и почему она — единственная?
— Когда-то вы с ней были одно, а потом стали двумя. Ты встретишься с нею — я тебе помогу.
— Но как я узнаю, что это именно она?
Дулма протянула к самому моему лицу свои смуглые пальчики — из них струился нежный аромат жасмина.
— По запаху моих рук ты узнаешь ее — я буду рядом. Феи не бывают неблагодарными.
Я бросил свои колдовские инструменты в пламя. Огонь яростно набросился на них.
Дулма встала между мной и костром и, неожиданно ласково мне улыбнувшись, исчезла…
Костер догорал. Налетел легкий ветерок, пошевелил веточки и как бы прошептал: уш-шла… Да… из моей жизни ушла сотканная из солнечных лучей и лесных запахов сказка… Была — и нет ее!.. А существуют ли, вообще, сказки? Может быть, все они — быль?
6
Настала зима. Опять служебная надобность несла меня в захолустье Приуралья — на этот раз в старинное село Ш. Автобусы ходили туда крайне редко. Выйдя на железнодорожной станции, я пристроился в сани к возвращающемуся в то же село колхознику.
Белый-пребелый снег искрился под полуденным солнцем, а изредка попадающиеся бугры отбрасывали голубые тени. Кругом безлюдье, голубая чаша неба над головой и ни души. Часа через два езды возница сказал:
— Вон за тем холмом (он показал кнутовищем) наше село. Скоро дома будем. Да никак (тут он приставил ладонь козырьком к глазам) покойника везут.
Я взглянул в указанном направлении и увидел вдали холм с одинокой елью на вершине. Из-за холма змейкой выползла похоронная процессия из нескольких подвод. Взгляд мой задержался на обитом красным кумачом гробу на передних санях.
Гроб грубо вторгался в белое безмолвие снегов, нарушая его. Рядом с гробом, обхватив, левой рукой крышку, сидела молодая женщина, а позади нее — что-то закутанное в старый плед: когда мы подъехали ближе, это «что-то» оказалось курносенькой девочкой.
Мой возница,
… Жасмин зимой… Дулма и ее предсказание… Значит, Дулма подает мне знак, что эта пьяная баба с ребенком и есть царевна моей мечты, моя половина!
В оцепенении глядя на нее, я так и продолжал держать ее в руках, пока она сама не заговорила, едва ворочая языком:
— Пусти, чего держишь!
И вдруг, жеманно улыбаясь, с пьяной улыбкой добавила:
— Ишь обрадовался, щелкунчик, что я сама ему на руки пришла, — и перелезла обратно в своя сани.
— Пропадет баба — запьется, — сказал мой возница и тронул лошадь.
— А какая хорошая девка была! Недотрога. Спиртного в рот не брала. Стихи сочиняла и в клубе читала! Да вот…
— Ну что — «да вот»?
— Гармонист в селе был, гуляка… Сегодня его и хоронят. Не давалась ему Марьюшка. Он подружек подговорил, те напоили ее, и тут гармонист ее обгулял. Хотела Марьюшкина мать в милицию, в суд подать, да родители гармониста у нее в ногах валялись, упрашивали не губить парня и ЗАГСом прикрыть. Выдали.
— А как жили?
— Жили плохо. У мужа научилась вино пить.
Тут острая жалость стегнула меня по сердцу. Бойтесь жалости к женщине, потому что никто не знает, где кончается жалость и начинается любовь.
Возница замолчал. Мы уже подъезжали к дому. Я договорился с ним, что буду жить у него, пока не закончу всех своих дел.
Ужинали картошкой с солеными грибами, запивали крепким чаем со сливками. Хозяева старались поддерживать со мной разговор, но у меня все время стояла перед глазами пьяная ухмылка молодой женщины, а за ней чудился скорбный лик затоптанной, изломанной жизни, — я отвечал невпопад.
Ночью снились мне сумбурные сны.
Волнуется, как море, огромная толпа. Все куда — то спешат, толкутся друг о друга. Там же, среди толпы, ищу одно бесконечно дорогое мне лицо. Вот мелькнуло оно, вот уже засиявшие от радости глаза улыбнулись мне и руки потянулись навстречу, как оно вдруг исчезло в круговерти нахлынувшей толпы. Раздался отчаянный крик, и кто-то рядом со мной совершенно равнодушно, точно речь шла о брошенном на землю и растоптанном окурке, сказал: «Девушку раздавили».
От тоски и жалости просыпаюсь и тут же снова засыпаю. Вижу: громадный черный кот с зелеными глазами играет с пойманной полуживой мышью. Отпустит, даст ей отбежать немного и снова накроет лапой. Мышь роняет маленькие бисеринки крови, попискивает. Мне так хочется, чтобы ей удалось убежать, но чей-то безжалостный голос у самого моего уха произносит: «Никуда она уже не уйдет».