Рассказы
Шрифт:
— Не против, хозяюшка. Можешь и веселой водички налить.
— Садись, — улыбнулась хозяйка, — небось заработал. Чернявый-то дошел?
— Дошел.
— А тот, с Тамбова?
— Дойдет и он. Дорога верная…
Хозяйка уложила Шевчука в постель, натерла ему ноги и руки гусиным салом, обмотала шерстяными лоскутами. Шевчук погрузился в забытье. Ему снилось, будто он снова стал маленьким и родная мать, склонившись над люлькой, согревала его теплом своего тела.
Очнулся Шевчук только через двое суток. Марфа Ивановна хлопотала у печи, и по ее встревоженному лицу Шевчук
— Ожил, сынок? — с доброй улыбкой Спросила она. — Вот и хорошо. Теперь скоро поднимешься и пойдешь к, своим. Птице воздух, рыбе море, а человеку родная земля дороже всего.
— Спасибо, мамаша, за то, что спасли меня от смерти…
— Нельзя иначе, сынок. Сейчас весь народ на войне.
— И не только от смерти, — продолжал Шевчук, чтобы закончить свою мысль, — от позорного плена избавили…
— Поправляйся. Проводим тебя к своим. Иначе кто же нас из неволи высвободит?
— Никогда вас не забуду и… деда тоже… Где старик-то и кто он?
— А ты не знаешь? — Марфа Ивановна продолжительно поглядела на Шевчука и с добродушной улыбкой сказала: — Это Кузя!
1942
БАБУШКА АГРАФЕНА
Она умирала от рай, как солдат на поле боя, хотя ни с кем никогда не воевала, ни разу в жизни не притронулась к старенькому дедову ружью, что висело на стене в чулане, и называла его с насмешкой на старинный манер — фузея.
Настал ее последний час, когда фашистские солдаты в панике бежали из города, волоча на себе узлы с награбленным добром.
В сиротливом свете керосиновой лампы, в холодном доме она лежала на своей широкой, как ноев ковчег, деревянной кровати, вся белая от бинтов, словно раненый боец. И не было у нее на груди ни орденов, ни медалей, а один лишь медный крестик на суровой нитке. За окном свистела вьюга, и было особенно горько оттого, что прощается с жизнью не воин, а Мать, которой предназначено самой природой рождать жизнь на земле…
Бабушка Аграфена прожила на свете девяносто лет. Ничего героического она не совершила, если не считать самой жизни, полной труда, добра и мудрости. Одного холста она наткала больше, чем прошла в жизни тропинок и дорог.
Вспоминается ее высокая костлявая фигура, ее темное, точно древняя икона, лицо, крючковатый нос, седые пряди волос и зоркие глаза, смотревшие спокойно и уверенно. Вот идет она по улице медленно и строго. В руке зажата палка, на которую она не опирается, а точно царственный посох торжественно переставляет перед собой. Встречные почтительно кланяются, а мальчишки обходят стороной.
Казалось, все должно было угаснуть в этой древней старухе, но пристальные глаза поражали неожиданным блеском молодости и любопытства.
Бабушка Аграфена родилась в деревне. Помнила барщину. Семнадцати лет была выдана замуж, а когда мужа взяли в солдаты и угнали в «сам-Петербурх», переехала на жительство в город, да так и осталась там: стирала на богатых, мыла полы в пожарной части. Жила в старой избушке на окраине. Однажды не усмотрела за детьми, и сгорела изба дотла. Пришлось ходить с сумой по дворам,
Так и прожила в городе больше семидесяти лет, но деревенские обычаи хранила свято: пекла житные пироги, лепешки с черникой, любила ходить в лес по грибы и орехи. Она не могла жить без живой русской природы, которая вскормила и дала ей свой характер.
А характер у бабушки Аграфены был сильный. Не властный или гордый, а правдолюбивый, точно она затем и жила на свете, чтобы выправлять в людях душевную кривизну.
Были в характере бабушки и странности, которые, однако, не портили, а украшали ее суровый нрав. Так, она молилась богу по привычке и чем дальше, тем реже ходила в церковь. Правда, в молодости она верила в бога преданно и даже ходила пешком в Киево-Печерскую лавру. Но там ее сбил с толку святой Афанасий, который, по церковным предсказаниям, врастал в землю, и должен был наступить конец света, когда Афанасий вовсе скроется в земле. Аграфена верила горячо, а потом присмотрелась к святому и увидела, что он из тряпок и в землю не врастал. Вернулась она домой, никому ничего не сказала, но в душу закралось сомнение, и с той поры на моления не ходила.
Попов она и раньше не терпела, любила перелистывать старый журнал «Безбожник», давно хранившийся под подушкой. В нем были потешные карикатуры на служителей церкви. И сам бог в сандалиях на босу ногу, с золотым нимбом вокруг головы, восседавший на облаке, был похож на ее деда Никиту, когда тот в панаме копал огород.
Бабушка Аграфена не жила одной стариной. Интерес ко всему новому, точно родник, никогда не иссякал в ее душе. Ей нравилось, что в деревнях крестьяне объединились в колхозы и работают сообща. Когда появился первый аэроплан, бабушка долго смотрела в небо из-под козырька ладони, шептала что-то и качала головой. А вечером, когда вся семья собралась за столом, сказала:
— Вон как высоко взлетел человек-то! Святым куда теперь деваться? — И, взглянув на внука-пионера, своего единомышленника, спросила, сдерживая смех: — Слышь, малый, святым-то некуда деваться. Только с неба на землю сигать…
— Мать, ну и язык у тебя!.. — укорила ее младшая дочь Мария. — Грех так говорить про святых.
Чудом из чудес бабушка считала радио. С утра до вечера она сидела у репродуктора и, освободив от платка ухо, слушала подряд все передачи. И если где-нибудь в далекой стране сменялось правительство, говорила:
— Стало быть, тоже царя скинули… Ну и правильно. Без крестьянина нельзя, без мастерового нельзя, а без царя можно. Царь огурцы не сажает… Был бы трудящий человек, а царь всегда найдется.
Когда звучали по радио песни, бабушка посылала внука за своей сердечной подругой татаркой Фатимой, жившей по соседству.
— Фатимушка, иди скорее, песни наши играют! — И она ставила самовар, подружки пили чай. Бабушка вспоминала о вчерашней радиолекции о вреде сырой воды и говорила: — Слышь, Фатимушка, манифест вышел, чтобы сырой воды не пить. Сказывают, доктора нашли в воде микробу… Ну, пущай, а мы чайку попьем.