Рассказы
Шрифт:
– Послушай, дорогая, - прервал ее Стрейф.
– Мы не понимаем, о чем ты толкуешь.
– Я рассказываю вам о девочке и мальчике, они жили здесь. Он не возвращался сюда много лет, но вчера вечером приехал, чтобы в последний раз попытаться понять. А потом он бросился в море со скалы.
Левой рукой она вцепилась в платье и судорожно мяла его. Ее неопрятный вид просто ужасал. Не знаю почему, но я вдруг вспомнила, что она не умеет готовить, совершенно не интересуется кухней и вообще домашним хозяйством. Она так и не создала для Стрейфа уютный дом.
–
– Синтия, милая, - сказала я.
– Выпей чаю и съешь лепешку.
– Они плавали в море и загорали на берегу, там, где вы гуляли сегодня. Ходили к роднику за водой. Тогда здесь не было магнолий. Не было парка, аккуратных тропинок к морю среди скал. Вы представляете все это?
– Нет, - ответил Стрейф.
– Нет, дорогая, ничего мы не представляем.
– Этот край, такой идиллический для нас, был и для них царством покоя: деревья, папоротники, заросли шиповника у родника, море и солнце только для них двоих. В лесной чаще был заброшенный дом, и они ходили искать его. Это была игра, что-то вроде пряток. На белой ферме их поили молоком.
Я снова придвинула Синтии блюдо с лепешками, и снова она демонстративно не обратила на меня внимания. И к чаю она не притронулась. Декко взял лепешку и весело сказал:
– Все миновало, и слава богу.
На Синтию снова будто столбняк нашел, и я опять подумала, уж не повредилась ли она умом от переживаний. Я не смогла отказать себе в удовольствии и представила, как ее выводят из отеля, сажают в синий фургон, похожий на машину "скорой помощи". А она все твердит о детях, как они хотели пожениться и открыть кондитерскую.
– Не принимай близко к сердцу, дорогая, - пытался урезонить ее Стрейф, и я снова попыталась уговорить ее выпить чаю.
– Может быть, все дело в тех улицах, на которых они росли?
– заговорила Синтия.
– Или виновата история, которую они учили, он - у Христианских братьев, она - у монахинь? На этом острове история не кончилась, это в Суррее она давным-давно остановилась.
– Синт, мы должны отрешиться от того, что тут случилось, - сказал Декко, и я не могла не признать, что он прав.
Но на Синтию его слова не произвели никакого впечатления. Она все так же бессвязно бормотала про девочку, которую учили монахини, и про мальчика, которого учили Христианские братья. Она стала повторять уроки, которые им, наверное, задавали по истории, - вот так же она начинала порой вещать, когда мы проезжали по каким-то историческим местам.
– Представьте себе, - вдруг сказала она ни с того ни с сего, - самые дорогие нам места, оскверненные ненавистью, заговорами и местью. Представьте подлое убийство Шана О'Нила Гордого {9}.
Декко покачал головой, только диву даваясь. Стрейф хотел было что-то сказать, но передумал. Смута проходит через всю историю Ирландии, продолжала Синтия, как вьюнок оплетает изгородь. 24 мая 1487 года священник
– Битва при Йеллоу Фордc {11}, - вдруг завела она нараспев. Килкеннийский статут {12}. Битва при Гленмама. Драмситский договор. Акт об устроении Ирландии {13}. Акт об отречении {14}. Акт об унии {15}. Акт об облегчении участи Католиков {16}. Сегодня это уже далекая история, и все же здесь веками одни голодали и умирали, а другие спокойно смотрели на это. Язык забыт, вера под запретом. За восстанием наступал голод, потом приходило время сева. Но не молодые леса зеленели на острове, а новые люди врастали корнями в чужую землю {17}, и всюду, точно зараза, ползли алчность и предательство. Немудрено, что сегодня память истории отзывается распрями и в ответ на задиристую дробь барабанов {18} гремят выстрелы. Немудрено, что здесь самый воздух отравлен недоверием.
Когда Синтия замолчала, наступила тягостная пауза. Декко с участливым видом кивал головой. Стрейф тоже кивал. Я растерянно изучала розочки на чайных чашках. Вдруг Декко выпалил:
– Как же много ты знаешь, Синт!
– Синтия всегда была любознательной, - сказал Стрейф.
– И у нее превосходная память.
– Тех детей улицы породили прошлые битвы и Акты, - продолжала Синтия, не замечая, что ее речь все больше походит на бред сумасшедшего.
– Их породила кровь, реки пролитой крови, той, что скрыта за этими благозвучными названиями.
Синтия умолкла, и я подумала, наконец-то она иссякла. Но она начала снова:
– Когда они приехали сюда во второй раз, вокруг все перестраивалось. У дома громоздились бетономешалки, грузовики мяли траву, повсюду крики и брань. И тогда они уехали, каждый отправился своей дорогой: детство кончилось, ушло в прошлое вместе с идиллией их первой любви. Он стал клерком на верфях. Она уехала в Лондон и поступила работать в игорное бюро.
– Дорогая, - очень мягко прервал ее Стрейф.
– Все, что ты рассказываешь, очень увлекательно, но мы здесь ни при чем.
– Разумеется, нет.
– Синтия в деланном согласии закивала головой.
– Они же выродки, уроды. Разве они могут быть иными?
– Никто этого не говорит, дорогая.
– Их история должна была бы на этом кончиться, он так и работал бы в доках Белфаста, а она принимала бы ставки. Их не слишком веселая детская любовь прошла бы без следа, как суждено такой любви. Но почему-то у них все получилось иначе.
Декко попытался перевести разговор на другую тему, начал рассказывать, как у них в школе один ученик воспылал романтической страстью к дочери землекопа, а потом женился на ней. Мы помолчали, Синтия устало сказала: