Рассказы
Шрифт:
— А что тут у вас нового слышно? — спросил войт, по бойковскому обычаю не приступая сразу к делу.
— Плохое слышно, пан начальник. Был здесь у нас вчера «шишка», хотел нас в село отвести.
— В село? Э, да он хотел вас, миленькие мои, в Подбужье вести, в тюрьму.
— За что?
— А я знаю, за что? В других селах, должно быть, на вас ему что-то наговорили. И уж недаром он за вами так следил, что даже здесь вас пронюхал.
— Ой, ой, ой, боже ты наш! — завопили все разом цыгане. — Что же нам теперь делать?
— Что же мне вам, беднягам, посоветовать? — сказал войт. — Он велел мне следить за вами до тех пор пока сам сюда не вернется, а потом передать вас ему в руки.
— И вы хотите нас сейчас арестовать? — промолвил медленно, но со скрытой угрозой
— Бог с вами, Пайкуш, — сказал войт, — разве я знаю вас с сегодняшнего дня, что ли? Я сказал этому жандарму, что цыган — как ветер в поле: вот он есть, вот и нет его. Кто его на привязь посадит? Знаете что? Вот вам немного хлеба и сыра, примите это от меня и ступайте себе куда хотите, чтоб я о вас и не слыхал. Не хочу я вам хлопот причинять, но и сам не хочу из-за вас в беду попадать. Понимаете?
— Понимаем, пан начальник, понимаем. Да вознаградит вас боженька святой, — сказал, кланяясь, цыган, и вслед за ним начало кланяться и все его семейство.
Положив на каменный пол лепешки и сыр, войт торопливо двинулся назад в село, стараясь, чтоб никто его не заметил. А в душе он посмеивался над тем, как разъярится жандарм, когда придет завтра, а цыган уж и духу не будет.
III
Верно люди говорят: горная осень стоит лютой зимы в долинах. Едва наш жандарм перешел границу Ластивок, едва войт завершил свою дипломатическую миссию и вернулся в село, как самая вершина Парашки, что вздымается ввысь в виде огромного трезубца, уже покрылась густым туманом, или, как говорят, «закурилась». Огромными клубами катился этот туман вниз, гонимый сильным свистящим ветром. Через полчаса все уже исчезло в вихрях и клубах снежной метели, что со всех сторон била в глаза и слепила пешехода, заметала под ногами тропинку.
Бранясь и то и дело отплевываясь, боролся жандарм с метелью и упорно продвигался вперед. Уже недалеко было село — последняя цель его обхода, — куда он хотел добраться до наступления ночи. Надо было еще только пройти по мосткам на другой берег реки. Но это было весьма небезопасно. Река шумела под мостками, как бешеная, а наверху рвал ветер, цепляясь за перила, как человек руками. Мостки были скользкие от снега, а ветер слепил глаза. У самого берега реки жандарм поскользнулся и упал в воду. Река была не глубокая, но страшно быстрая. В одну минуту течение сорвало с плеча жандарма карабин, а с головы кивер с петушиным пером. Большой камень-валун, который вода катила по дну, ударил его по ногам и сшиб. С большим трудом выбрался жандарм на берег. Он был мокрый до нитки, обмерзший н перепуганный. Желая согреться, бедняга пустился бежать во весь дух в село, к знакомому попу. Но как ни близко это было, все-таки, пока он добежал до хаты, мокрая одежда на нем обледенела на морозе, как кость, и он лишился голоса. Правда, в доме у попа тотчас кинулись его растирать, отогревать, спасать. Эта помощь да к тому же его железное здоровье спасли жандарма от тяжелой болезни, однако ему пришлось пролежать целую неделю в постели в сильном жару. Всю эту неделю бушевала снежная вьюга, гудел ветер, стояли лютые морозы, так что даже здоровому человеку не следовало пускаться в дорогу из одного села в другое. Хоть через неделю ветер утих, распогодилось, но морозы стали нажимать еще сильней. Жандарм не хотел дольше задерживаться, несмотря на то что поп не решался отпускать его пешком, еще полубольного. Он велел заложить сани и отвезти жандарма в Подбужье, куда заранее дал знать о случившемся.
Когда жандарм проезжал через Ластивки, он вспомнил про цыган, о которых совсем забыл из-за своего тяжелого приключения. Он велел вознице остановиться у хаты войта, вызвал войта к себе и спросил его:
— А что вы сделали с этими цыганами?
— Да что ж мы могли с ними сделать, пан, — ответил войт, почесывая свою косматую голову, — если мы их уже не застали.
— Как это не застали?
— Да так. Как только пан изволили от меня уйти, я вмиг собрался и пошел, чтоб их арестовать и доставить в село. Но в пещере я нe застал никого. Видно, испугались пана и в ту же ночь убежали.
— Вот бестии! — крикнул жандарм. — Постойте, я вас еще где-нибудь встречу!
Войт поклонился, а тайком усмехался, что ему удалось так хитро да умно выкрутиться из беды. Жандарм, злой и раздраженный, завернулся в свой плащ и в тяжелый баранин тулуп, который дал ему на дорогу поп, и велел ехать дальше.
IV
Стрый скорчился от мороза. Внизу у скалы проезд был свободен, а так как эта дорога была ближайшая, то жандарм и велел везти себя в ту сторону только выехали из лесу, что черной стеной отделяет Ластивки от остального мира, как жандарм с каким то беспокойством уставился на громадную скалу, которая вырисовывалась совсем недалеко перед ними. Вершина скалы не была покрыта снегом, ветер посметал с нее зимний пух и сдвинул его пониже, в расщелины. Что-то екнуло в сердце у жандарма, когда он увидел всю вершину скалы, усеянную вороньем, галками и прочими птицами, что обычно слетаются на падаль. Птицы то садились, то кружили целыми тучами и своим зловешим криком и гомоном наполняли воздух.
Но что это? Из темной расщелины на горе, глубоко засыпанной снегом, как и восемь дней назад, пробиваются еле заметные клубы бледносинего дыма. Несколько мгновении жандарм сомневался, вправду ли это так, или только ему с горячки мерещится, но бойко, его возница, уверял, что дым и вправду пробивается из скалы. Неужели там еще кто-нибудь находится? Жан дарм даже задрожал от нетерпения, чтобы скорее удостовериться, что это значит. Приблизились к скале. Тропка, которая вела на гору, была заметена снегом, и ни единого человеческого следа не было видно на этой белой пелене. Только воронье при их приближении подняло еще больший шум.
— Недобрая это примета, что птицы сюда слетелись, — заметил возница. — Не случилось ли здесь какое несчастье? Проклятая птица тотчас это почует.
Жандарм, не говоря ни слова, сбросил с себя тулуп и даже плащ, чтоб легче было вскарабкаться на вершину скалы; возница выломал две палки для опоры, и так, помогая друг другу, они с большим трудом взобрались на верхнюю площадку. Вороны с криком вились над их головами, будто желая отстоять свою верную добычу.
Вход в пещеру был, как и тогда, завален колодой, заткнут мхом, и только сквозь небольшую щель наверху выходил дым. Они отвалили колоду и вошли. В пещере было темно и тихо. Но вскоре глаза у них настолько освоились с темнотой, что они могли разглядеть посреди пещеры какую-то черную, беспорядочную груду. Это были цыгане, сбившиеся в кучу, укрытые мхом и листьями и, видимо, умершие уже несколько дней назад. В очаге дымилось еще, дотлевая, последнее бревно.
Что было причиной их смерти? Голод? Холод? Или, может быть, угар от тяжелого дыма? Тела их были синие, окоченевшие, замерзшие. Но, разрывая груду, жандарм заметил, что под старым цыганом уже не было сырой конской шкуры, на которой тот спал; недогрызенные куски этой шкуры оказались… в руках у детей.
Долго стояли жандарм и возница над мертвецами, онемевшие, остолбенелые, охваченные испугом и жалостью. Может, перед ними промелькнули долгие дни и ночи мучительного умирания этих несчастных, плач и стоны детей, беспомощность и отчаяние стариков, целое море нужды, горя и терпения, от которых осталась теперь лишь вот эта недвижная, сплетенная в один клубок груда трупов.
Молча, угнетенные, вышли наконец жандарм и возница из пещеры на свежий воздух, завалили вход в пещеру, чтобы не допустить птиц к трупам. А когда они снова уселись в сани, возница перекрестился и, обернувшись лицом к скале, начал шептать молитву. Тем временем жандарм начал мысленно составлять рапорт о происшедшем.
ШКОЛЬНАЯ НАУКА ГРЫЦЯ