Рассказы
Шрифт:
За окном стояло тусклое городское утро. Но зажигать света не стали, как-то лучше без него, глаза не режет. И тихо было в квартире и в доме - воскресенье, утро. Сидели беседовали, пивко попивали.
Яркий электрический свет вспыхнул вдруг так неожиданно, что и Шелухин, и кум Николай вздрогнули, зажмурились. А из коридора донесся радостный смех. Это Павлушка, сын Шелухина, проснулся и баловал.
– А ну, выключи сейчас же, - строго сказал Шелухин.
– Здоровый, а дурак...
Павлушка свет выключил, досмеялся и ушел умываться.
Скоро он вновь объявился, на пороге кухни встал,
Шелухин засмеялся.
– Вот, - сказал он, - возьмите его за рубль двадцать. В пятом классе, а все на дверях висит, катается. Иди завтракай, чадо.
Чадо на приглашение отца не откликнулось, а продолжало свою игру, открывая и затворяя дверь кухни. Шелухин вздохнул.
– Говори не говори, как об стенку... Дядя Коля вон поглядит, приедет и своим скажет: Павлушка в обезьяну превращается. На чем попадя виснет, качается... как обезьяна. Хвост уже начинает расти...- И Шелухин рассмеялся. Очень ему понравилась эта мысль.
– Точно, хвост!
– радостно смеясь, повернулся он к куму Николаю.
– Так и скажи своим.
Павлушка дверь оставил, ушел в комнату и оттуда, издали, обиженно крикнул:
– А может, у тебя у самого хвост! А не у меня.
– О! Видел?!
– обрадованно воскликнул Шелухин.- Во как с отцом разговаривать надо! Понял?
– Да-а, - неопределенно ответил кум Николай.
– А чего с него дальше будет?
– продолжал подсмеиваться Шелухин.
– Чего надо, то и будет, - угрюмо ответил из комнаты Павлушка.
– Вот так,- развел руками Шелухин. И тут ему стало несколько неловко. Все же чужой человек рядом сидел. Хоть и родня, но чужой. И неизвестно, как он все это примет и как потом в деревне своим рассказывать будет.
– С тобой отец ведь говорит, - уже без усмешки, ровно, рассудительно начал Шелухин, - а ты как отвечаешь. Как вот тебе не стыдно?
– Тебе не стыдно, а мне чего...
– нехотя, просто чтобы не молчать, огрызнулся Павлушка.
– А чего...
– изумился Шелухин.- Мне-то чего стыдиться? Здорово...
– Ну, и мне нечего, - равнодушно ответил Павлушка, снова появляясь на кухне. Он пить захотел и пил компот прямо из кастрюли; пил, а глаза его на отца глядели, настороженно глядели, невесело.
– Нахалюга ты все-таки,- огорченно вздохнул Шелухин.
– Чего ты выставился?
– Напьюсь и уйду, - ответил Павлушка, сделал еще несколько глотков и ушел в дальнюю комнату. Там он уселся с ногами на диван и сидел скучный. Не по себе ему было. Вдруг дядя Николай и вправду про хвост и про обезьяну расскажет дома? Расскажет, смеяться будут. Тогда летом хоть не приезжай. Особенно если Колька Финогенов узнает. Лучше тогда не ездить. Тот все лето будет хвостатым или мартышкой какой-нибудь дразнить. Лишь бы себя выставить, а его, Павлушку, на смех поднять. Перед всеми, особенно перед девчатами. Лучше уж не ездить, не позориться.
А сам Шелухин начинал злиться. Он понимал, что спорить с сыном бессмысленно, даже смешно. Все же он взрослый, а тот - пацан. Шелухин залпом пиво выпил, закурил. И все же ему было не по себе. Получалось, что Павлушка над ним верх взял, за ним последнее слово осталось. Это было обидно. Тем более перед кумом.
И вдруг Шелухину мысль пришла хитрая.
– Конечно, - нарочно смиренным тоном начал он.- Ты грамотный, говорок, куда отцу до тебя. Вот ты бы в школе так, - со сдержанной издевкой продолжал он,- в школе бы так отвечал на уроках. А то там ты... молчишь как телок. Вот покажи дяде Николаю дневник. Похвались, какой ты умный. Отец у тебя пенек... А вот ты какой?! Покажи, чего тебе в дневник ставят, как учителя пишут, - и рассмеялся легко, заливисто и, куму Николаю подморгнув, продолжал: - Чего язык прикусил? То слова не дашь сказать! Покажи свои колы, - он даже зажмурился от удовольствия, - похвались! Дядя Коля в деревне своим расскажет.
– Шелухин поднялся, к дверям подошел, выглянул.
– Ну, я сам сейчас покажу, - и направился в прихожую, где у сына всегда портфель стоял.
Павлушка выбежал из комнаты и успел-таки вперед отца в прихожую заскочить. Схватил он портфель и, прижав его к животу, бросился назад. Шелухин цапнул сына обеими руками, но тот крутанулся, вырвался, лишь рубашка расстегнулась, обнажая узкую грудь. В мгновение унесся сын во вторую комнату и там остановился, у задней стены, за столом.
Шелухин двинулся за ним. Прошел дверь. Начал обходить стол. А Павлушка по кругу, от него, к теперь свободной двери. В один прыжок вернулся Шелухин назад. Они стояли друг против друга. Их разделяла комната и большой круглый стол, застеленный бордовой плюшевой скатертью с кистями.
Павлушка зло засмеялся.
– Ну, что...
– сказал он.
– Поймал? Но вдруг взгляд его испуганно метнулся за спину отца. Кум Николай шел на помощь. Большой, широкоплечий, он остановился в дверях, заслоняя собой весь проем. У Павлушки рот приоткрылся, а глаза, помаргивая растерянно, глядели на дядю Николая. Мальчишка еще не верил, что все кончено. "Может, он просто подошел посмотреть, а мешаться не будет", мелькнуло у него в голове. Но кум Николай стоял в дверях твердо, даже ноги раздвинул, показывая, что обойти его нельзя. Стоял, подсмеивался, потом проговорил: "Посмотрим, посмотрим".
Отец тоже засмеялся, довольный.
– Ну, что, - сказал он.
– Руки вверх, сдавайся...- и медленно, наслаждаясь своей победой, стал подходить к сыну.
Павлушка побледнел, опустил портфель. Рубаха его расстегнулась совсем и даже сдвинулась на плечах, раскрывая острые ключицы и жалкую, узкую, белую с синевой мальчишечью грудь. И впалый живот, на котором штаны не держались. Павлушка решил биться до конца. Он не знал пока, что будет делать: кусать, царапать, орать, но твердо знал, что портфеля не отдаст.
В последний момент, когда рука отца уже потянулась, Павлушку вдруг осенило. И он, легко отпрыгнув к окну, бросил портфель в распахнутую форточку и засмеялся сдавленно.
– Иди бери, - сказал он.
– Иди...
– и пошел мимо отца, который к окну шагнул, мимо кума Николая, тот посторонился и глядел вслед немного испуганно. Бормоча под нос: "Бери, бери... Иди бери..." - Павлушка ботинки натянул, схватил пальто и выбежал из квартиры.
Черный портфель лежал внизу, на синеватом асфальте. Мальчишка к нему подошел, маленький. И теперь, задрав голову, вверх глядел.