Рассказы
Шрифт:
Остальные расколовшиеся изобразили примерно такую же картину. Несмотря на тесноту в тюрьме, полиция наша нашла свободные места и запустила наседок. Бандиты в большинстве друг с другом не знакомы, работать наседкам было легко, но единственное, что они сообщили нового, - арестованные сегодня ночью ожидают оптового освобождения. По-видимому, думают, что банда нападет на тюрьму и выпустит их. Скорее всего, это сказки, но, так или иначе, полиция теперь приготовилась.
Таково положение на этот час. Полиция прочесывает улицы и забирает всех небритых и всех, у кого нет справки от приходского священника о посещении церкви, - с особым вниманием к отбывающим поездам, пароходам и автомобилям. Я послал Джека Конихана и Дика Фоули на Северный берег - поболтаться
– Как вы полагаете, задумал операцию и руководил ею Бритва Вэнс? спросил Старик.
– Надеюсь... мы его знаем.
Старик повернулся в кресле, посмотрел кроткими глазами в окно и задумчиво постучал по столу карандашом.
– Боюсь, что нет, - возразил он, как бы извиняясь.
– Вэнс - хитрый, находчивый и решительный преступник, но у него есть слабость, общая для людей этого типа. Его стихия - непосредственное действие... не планирование. Он провел несколько крупных налетов, но мне всегда мерещился за ними еще чей-то ум.
Я не мог с ним препираться. Если Старик говорил, что дело обстоит так, то так оно скорее всего и обстояло; он был из тех осмотрительных, которые увидят ливень за окном и скажут: "Кажется, дождик пошел", чтобы не ошибиться: а вдруг кто-то льет воду с крыши.
– И кто же этот архиум?
– спросил я.
– Вероятно, вы это узнаете раньше меня, - сказал он с милостивой улыбкой.
Я вернулся в суд и помогал варить арестованных в масле часов до восьми - когда голод напомнил мне, что я не ел с утра. Я исправил эту оплошность, а потом отправился к Ларою - не спеша, чтобы ходьба не мешала пищеварению. У Лароя я провел три четверти часа и никого особенно интересного не увидел. Кое-кто из посетителей был мне знаком, но они не выразили желания общаться в преступном мире точить лясы с сыщиком сразу после дела не полезно для здоровья.
Ничего тут не добившись, я перешел к Итальянцу Хили - в соседний притон. Приняли меня так же - дали столик и оставили одного. Оркестр у Хили играл "Не обманывай" и те, кому хотелось размяться, упражнялись на площадке. Среди танцоров я увидел Джека Конихана, руки его были заняты крупной смуглой девицей с приятным, грубо вылепленным лицом.
Джек, высокий стройный парень двадцати трех или двадцати четырех лет, прибился к нашему агентству месяц назад. Эта служба была у него первой, да и ее бы не было, но отец Джека решил, что если сынок хочет погреть руки в семейной кассе, то должен расстаться с мыслью, будто продравшись через университет, он натрудился уже на всю жизнь. И Джек поступил в "Континентал". Он решил, что сыск - забавное дело. Правда, он скорее схватил бы не того человека, чем надел бы не тот галстук, но, в общем, обнаружил неплохие задатки ищейки. Симпатичный малый, вполне мускулистый, несмотря на худобу, с приглаженными волосами, лицом джентльмена и повадками джентльмена, смелый, скорый на руку и с быстрым умом, бесшабашно веселый - впрочем, это по причине молодости. Конечно, в голове у него гулял ветер, и его надо было окорачивать, но в работе я предпочел бы его многим нашим ветеранам.
Прошло полчаса, ничего интересного.
Потом с улицы вошел парень - невысокий, развязный, в очень отутюженных брюках, очень начищенных ботинках, с наглым землисто-смуглым лицом характерного склада. Это он попался мне навстречу на Бродвее после того, как пришили Бино.
Откинувшись на стуле, чтобы широкополая дамская шляпа заслонила от него мое лицо, я увидел, как молодой армянин прошел между столиков в дальний угол, где сидели трое мужчин. Он что-то небрежно сказал им - с десяток слов, наверное, - и перешел к другому столику, где сидел в одиночестве курносый брюнет. Он уселся напротив курносого, бросил ему несколько слов, с ухмылкой ответил на его вопросы и заказал выпивку. Опорожнив стакан, пошел через весь зал - сообщить что-то худому человеку с ястребиным лицом - и удалился из ресторана. Я вышел следом, миновав столик, где сидел со своей девушкой Джек, и переглянулся с ним. Молодой армянин отошел уже на полквартала. Джек нагнал
Я взял у него коробок и, прикуривая, шепнул между ладоней:
– Вон пижон идет - на хвост ему. Я за тобой. Я его не знаю, но если он вчера убил Бино за разговор со мной, он меня узнает. Ходу!
Джек сунул спички в карман и пошел за парнем. Я выждал и отправился за ним. А потом случилась интересная вещь.
На улице было много народу, в большинстве мужчины - кто гулял, кто околачивался перед кафе с прохладительными напитками. Когда молодой армянин подошел к углу освещенного переулка, оттуда появились двое и заговорили с ним, встав так, что он оказался между ними. Он, видимо, не хотел их слушать и пошел бы дальше, но один преградил ему путь рукой. А другой вынул из кармана правую руку и махнул перед лицом армянина - на ней блеснул никелированный кастет. Парень нырнул под вооруженную руку и под руку-шлагбаум и пересек переулок, даже не оглянувшись на двоих, хотя они его нагоняли.
Перед тем, как они его нагнали, их самих нагнал еще один человек, которого я раньше не видел, - с широкой спиной и длинными руками, похожий на гориллу. Одной рукой он схватил за шею одного, другой - другого. Он отдернул их от парня, встряхнул так, что с них попадали шляпы, и стукнул головами раздался треск, как будто сломалась палка от метлы, и он уволок обмякшие тела в переулок, с глаз долой. Армянин тем временем бодро шагал дальше и ни разу не оглянулся.
Когда головолом вышел из переулка, я увидел под фонарем его лицо смуглое, с глубокими складками, широкое и плоское; желваки на челюстях торчали так, как будто у него под ушами нарывало. Он плюнул, поддернул штаны и двинулся по улице за парнем.
Тот зашел к Ларою. Головолом за ним следом. Парень вышел - за ним шагах в семи следовал головолом. Джек проводил их в кабак, а я ждал на улице.
– Все еще передает донесения?
– спросил я.
– Да. Говорил там с пятью людьми. А ничего у него охрана.
– Ага, - согласился я.
– И ты уж постарайся не попасть между ними. Если разделятся, я - за гориллой, ты - за пижоном.
Мы разошлись и продолжали двигаться за клиентами. Они провели нас по всем заведениям Сан-Франциско - по кабаре, закусочным, бильярдным, пивным, ночлежкам, игорным домам и Бог знает чему еще. И всюду парень находил кому бросить десяток слов, а между визитами ухитрялся сделать это на перекрестках.
Я бы с удовольствием проследил кое за кем из его абонентов, но не хотел оставлять Джека одного с парнем и телохранителем: тут пахло чем-то важным. И Джека не мог пустить за кем-либо другим - мне не стоило наступать молодому армянину на пятки. И мы доигрывали игру так, как начали, - следуя за нашей парочкой от притона к притону. А ночь между тем перевалила через середину.
Было начало первого, когда они вышли из маленькой гостиницы на Керни-стрит и впервые на наших глазах пошли вместе, бок о бок, к Грин-стрит, а там свернули на восток, по склону Телеграф-Хилл. Еще полквартала - и они поднялись по ступенькам ветхих меблирашек, скрылись за дверью. Я подошел к Джеку Конихану, стоявшему на углу.
– Поздравления разнесены, - решил я, - иначе он не подозвал бы телохранителя. Если полчаса там не будет никакого движения, я сматываюсь. А тебе предстоит потоптаться тут до утра.
Через двадцать минут человек-горилла вышел из дома и двинулся по улице.
– Это мой, - сказал я.
– Ты жди своего.
Человек-горилла сделал шагов двадцать и остановился. Он оглянулся на дом, поднял лицо к верхним этажам. Тогда мы с Джеком услышали, что его остановило. В доме наверху кричал человек. Так тихо, что и криком не назовешь. Даже теперь, когда голос стал громче, мы его едва слыхали. Но в нем - в этом вое - будто слился страх всех, кто боится смерти. Я услышал, как лязгнул зубами Джек. То, что осталось у меня от души, давно покрыто мозолями, но и я почувствовал, что на лбу у меня дернулась кожа. Уж больно тих был этот крик для того, что в нем выражалось.