Рассказы
Шрифт:
– А дальше?
– спросила девочка.
– А дальше... все. Ведь зонта у меня нет.
Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И мальчик считал его своим.
Глупо все получилось. Из-за этой сушеной скуки - Вероники Павловны. Все вечера она сидела дома, а сегодня, в такой дождь, заявила, что пойдет к друзьям своего мужа. У нее, видите ли, там дела. Муж оставил у этих друзей какие-то свои бумаги, и она должна их взять. Это важные материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.
– А может быть, завтра, Вероника Павловна?
– осторожно спросил отец.
– О, нет, нет!
– сказала она.
У нее был маленький подбородок, серые губы и скорбные глаза с нарисованной вокруг синевой. И еще большие цыганские серьги - золоченые полумесяцы. Зачем она, такая интеллигентная особа, таскает в ушах это средневековье, мальчик никак не мог понять.
Он спросил об этом у отца.
– Не твое дело. Нечего хихикать над старшими!
– рассердился отец.
Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад, а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости. Каждый раз она жила в гостях по две недели. Днем она скучала в комнатах одна, а по вечерам заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссертацию об исследовании каких-то ископаемых рукописей. Не успел. Но все-таки он был кандидатом наук, и Вероника Павловна этим весьма гордилась.
Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских грамот, написанных на бересте?
Смешно!
Веронику Павловну считали близкой родственницей, но звали по имени и отчеству. Только мальчик никак ее не звал.
– Почему ты с ней не разговариваешь?
– спросил отец.
– О чем?
– Ты вот порассуждай!
– пригрозил отец.
– Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя...
– Ой, - тихонько сказал мальчик.
Такая была у него привычка. Он сам ее не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил свое "ой": то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то еще как-нибудь. Иногда громко, иногда шепотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.
А с Вероникой Павловной мальчик все равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.
Но сегодня ей понадобился зонт.
А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От от толстой иголки - побольше, от тонкой - поменьше. Ведь и звезды на небе разные.
Но не всем интересны звезды.
– Это вандализм, - сухо произнесла Вероника Павловна, - так обращаться со старинными вещами!
Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.
– Вы подумайте... Одна, две, три... Он сделал восемь дыр, - аккуратно подсчитала Вероника Павловна.
Созвездие Большой Медведицы было для нее просто дырами!
– Семь, - сказал мальчик.
– Одна была раньше.
– Ты поговори!
– вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: - У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.
Вероника Павловна оскорбленно поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!
– У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.
У нее не было детей.
– Это само собой, - заверил отец.
Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.
– Только и знаешь, что позорить перед людьми!
– с непонятным отчаянием произнесла мать.
– "Перед людьми"...
– сказал мальчик.
У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.
Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:
– Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!
– Тише, - умоляюще сказала мама.
– Если бы вам жалко было зонта, - чувствуя закипающие слезы, сказал мальчик.
– а то вам ведь не жалко. Вы для нее стараетесь... Боитесь, что ли?
– Молокосос!
– тонким голосом закричал отец.
– Щенок! Вон!
Нет, мальчик ничего не крикнул в ответ и не хлопнул дверью. Он тихо вышел на лестницу, лег животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий черный пролет. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и керосином. Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда мальчик медленно спустился и вышел под дождь.
Он ничего не имел против того, чтобы простудиться насмерть. Ну, не совсем насмерть, а так, до воспаления легких. Тогда бы все узнали... Но дождь оказался добрым. Он совсем не хотел губить мальчишку. Принял его под теплые струи и постарался растворить обиду. Обида не растворялась, от нее оставался едкий и мутный осадок. Но мальчик был благодарен дождю. Теперь они оказались вдвоем против тех, кто укрывался под зонтами. Правда, таких прохожих было немного, большинство предпочитало плащи. Но мальчик думал о зонтах и видел только их.
Мальчик долго шел по блестящим от воды улицам и ни разу не спрятался в подъезд или под навес книжного киоска. А потом сел в трамвай, чтобы уехать далеко от дома. Здесь-то он и встретил девочку.
– Зонта у меня нет, - сказал мальчик.
– А так все очень просто было бы. Надо нанести звезды на зонт, как на карту северного неба, и все в порядке. Потом только поставишь его как надо, и сразу ясно, где какое созвездие!
Он оживился. Обида немного притихла, и снова начинала звенеть в нем радостная струнка. Ведь можно отобрать зонт, но отобрать открытие нельзя.
– Я объясню, как это надо делать, - говорил мальчик.
– Главное, запомнить, где Полярная звезда. Это легко. Надо только знать, где север, а потом...
– Ох, подожди, - перебила девочка.
– Я же совсем бестолковая! Ты сначала нарисуй, а потом объясняй. По нарисованному.
– Как... нарисуй?
– На зонте, - просто сказала она.
– Вот.
– Вынула кусочек мела , который есть в кармане у каждой девчонки, чтожы чертить на асфальте "классы".
– не обязательно же иголкой. Можно и мелом звезды отметить. Да? Мне такой зонтик знаешь как пригодится!